Из записей выпадали большие временные периоды. На целый год могло приходиться не больше полудюжины датированных записей. Беспорядочность дневника, казалось, отвечала беспорядочному образу жизни Черного Ангуса. Но пять лет назад все изменилось. Случайный «визит» в квартиру Мо Джонсон, возникшая дружба между Ангусом и Мо, его знакомство с неким Моррисом Кафферти. Они часто встречаются в пабах, на вечеринках и в клубах, и вскоре Моррис Кафферти превращается просто в Большого Джера.

Запись, которая была намного длиннее других, относилась к тому самому дню, который более всего и интересовал Ребуса:

Место вовсе не такое уж плохое. Персонал понимающий, готовый пошутить и рассказать какую-нибудь историю. Когда я забредаю куда-нибудь из своего номера, они возвращают меня назад. Коридоры длинные и путаные. Один раз мне показалось, будто я увидел в коридоре дерево, но выяснилось, что это рисунок на окне. Медсестра положила мою руку на холодное стекло, чтобы я убедился.

Как и все остальные, она отказалась принести мне тайком водки.

Из своего окна я вижу белку — кажется, это обыкновенная красная белка: она прыгает с дерева на дерево, — а дальше видны холмы с чахлой растительностью, напоминающей плохую школьную стрижку.

Но эта пасторальная сцена — галлюцинация. Я смотрю в комнату — комнату, где я, видимо, буду проводить немалую часть своего времени, даже когда выйду из больницы.

Зачем я пытался уговорить отца поиграть в покер? Теперь я знаю ответ. Кафферти было нужно его присутствие там. А отец оказался достаточно проницательным: в нем еще не погасла искра — искра неистовства, которая передалась по наследству мне. Но он не смог прийти. Будь он там, не знаю, как развернулись бы события.

Я встретил в баре дядю Мэтью. Господи, вот зануда! Он считает, что если в нем обитают демоны и бесы национализма, то он имеет какое-то влияние в этом мире. Я мог бы сказать ему, что влияние имеют такие люди, как Кафферти. Это они стоят за кулисами событий, происшествий и сделок. Проще говоря, они вершат дела. И, черт возьми, какие дела!

Тэм Робертсон предложил мне поиграть в покер — игра шла этажом выше. Ставки были невысокие, и я знал, что всегда могу слетать на Блэр-стрит, если мне не хватит денег. Я, конечно, знал репутацию Тэма Робертсона. Карты он сдавал довольно странным образом — локоть у него все время двигался то вверх, то в сторону. Хотя я и не понимал, как это возможно, некоторые говорили, что он видит карты во время сдачи. Его брат Эк объяснил, что Тэм мальчишкой сломал руку, отсюда и эти странные движения. Ну, я не большой картежник и был готов проиграть несколько фунтов, но я не сомневался, что замечу, если кто-то попытается меня облапошить.

Но тут появились два других игрока, и я понял, что никто меня облапошивать не будет. Один из них был Кафферти, а с ним — человек, которого звали Джимми Боун, по профессии мясник. Он и по внешнему виду был мясник — круглолицый, краснощекий, с пальцами толстыми, как сардельки. И вид у него был свежевымытый. У мясников, хирургов и рабочих на бойнях часто бывает такой вид. Им хочется выглядеть чище, чем чистые.

Теперь, когда я думаю об этом, мне вспоминается, что и у Кафферти был такой же вид. И у Эка. И у Тэма, который постоянно мыл руки, и от него несло лимонным мылом. Или же он разглядывал ногти и выковыривал из-под них грязь. По его одежде этого ни за что не скажешь, но он патологический чистюля. Теперь я понимаю — хорошо быть умным задним умом! — что братья Робертсон были недовольны Кафферти. Да и мясник не выглядел счастливым — ему явно не хотелось играть. Он все время сетовал, что у него и так большие долги, но Кафферти и слышать ничего не хотел.

Мясник был паршивым игроком. Если ему приходила плохая карта, на лице его появлялась гримаса, а если карта была хорошая, он нервничал и шаркал под столом ногами. По мере того как игра продолжалась, становилось очевидно, что между Робертсонами и Кафферти существует какая-то взаимная неприязнь. Кафферти все время жаловался, что бизнес идет плохо: все делается медленно, затраты себя не оправдывают. Вдруг он резко повернулся ко мне и хлопнул меня рукой по тыльной стороне ладони:

— Ты сколько покойников видел?

В обществе Кафферти я старался выглядеть еще большей сорвиголовой, чем обычно, что достигалось главным образом напускным спокойствием.

— Не очень много, — сказал я (или, может, что-то в этом роде, но с изрядной долей небрежности).

— Да хоть одного-то видел? — не отставал он. Ответа он не стал ждать. — Я вот видел десятки. Да, десятки. Но и это еще не все, Черный Ангус. Многих из них я убил собственными руками.

Он убрал руку, откинулся к спинке стула и замолчал. Следующая сдача прошла в тишине. Жаль, что здесь нет Мо, подумал я. Она умела его успокаивать. Он пил виски из бутылки, прополаскивал рот, прежде чем громко проглотить. В трезвом виде он был непредсказуемым. В пьяном — опасным. Потому-то он мне и нравится. Я даже почти им восхищаюсь. Он получает то, что ему нужно, не чураясь никаких способов. В такой целеустремленности есть что-то притягательное. И конечно, я в его обществе становлюсь уважаемым человеком — уважаемым теми людьми, которые в иной ситуации назвали бы меня самодовольным снобом и, как говорил обо мне один человек, «взбесившимся куском дерьма». Кафферти не понравилось, когда я сказал ему, как меня называют. Он нанес этому человеку визит.

Что заставляет его проводить со мной время? До этого вечера я считал, что он увидел огонь в моих глазах. Но теперь я знаю, что это не так. Я был еще одним средством достижения цели. Окончательной, горькой цели.

Я пил водку. Поначалу с апельсиновым соком, потом чистую, но всегда из стакана и всегда со льдом. Робертсоны пили пиво. Между ними на полу стоял ящик с бутылками. Мясник пил виски, когда Кафферти снисходил до того, чтобы налить ему, и несчастному мяснику этой милостыни не всегда хватало. За несколько минут я проиграл двадцать фунтов, а через четверть часа — шестьдесят. Кафферти снова положил свою руку на мою.

— Если бы я не появился, — сказал он, — они раздели бы тебя догола.

— Я не мошенничаю, — сказал Тэм Робертсон.

У меня было такое чувство, будто Кафферти давно ждет от него каких-то слов. Но Кафферти ухмыльнулся Тэму Робертсону и взял свои карты. Несколько минут спустя он снова затянул прежнюю песню.

— Я много кого убил, — сказал он, вперяясь в меня взглядом, но голосом обращаясь к Робертсонам. — И все эти убийства были оправданны. Это были люди, не отдававшие мне долги, причинявшие мне зло, картежные шулера. Я смотрю на это так: каждый понимает, на что идет. Разве нет?

Поскольку другого ответа у меня не было, я согласился.

— А если ты пошел на что-то, то нужно думать о последствиях, верно я говорю? — (Я снова кивнул.) — Черный Ангус, — сказал он, — тебе когда-нибудь хотелось убить человека?

— Не раз.

Это было правдой, хотя теперь я жалею, что не удержал язык за зубами. Я хотел убивать людей, которые были богаче, чем я, красивее, чем я, тех, у кого были красивые женщины, и женщин, которые отвергали мои ухаживания. Я хотел убивать тех, кто отказывался обслуживать меня, когда я напивался; людей, которые не улыбались мне в ответ, когда им улыбался я; людей, фамилии которых громко называли, когда они заходили в отели; людей, которые снимали фильмы в Голливуде, которые владели ранчо, замками и собственными частными армиями. Так что мой ответ был точен.