Я поеживаюсь, несмотря на жару, и топаю ногой, расстроенная, что ничего не понимаю.

Читаю сообщение еще раз.

Там написано, что нам нельзя ни входить, ни приближаться к дому, где живет Ракель. Мы должны ожидать прибытия полиции в Стувшере.

Я выпускаю мобильный. Он шлепается в траву. Носовые платки, которые были у меня в руке, подхватывает ветер и несет прочь, пока они не цепляются за сухой кустарник у обочины.

Поворачиваюсь и начинаю идти к дому.

К черту церковь и Библию, думаю я.

К черту пастора и собрание.

К черту отца и его ложь.

К черту полицию, которая не дает мне искать моего сына.

– Я иду, Самуэль, – шепчу я. – Плевать, что они говорят. Ты ждал достаточно. Я иду к тебе.

Машина летит вперед, значительно превышая скорость. Колени болят, но я не обращаю на них внимания, лавируя между машинами.

Малика и Дайте мы отправили встречаться со Стиной, Бьёрном и Перниллой в гавани, а сами едем на адрес Сюзанны.

Малик проделал отличную работу. Маяк на снимках в блоге Сюзанны называется «Звонарь». Это один из старейших маяков на Восточном побережье и единственный в своем роде.

Проанализировав море, острова и позицию солнца по отношению к маяку, Малик делал вывод, что фото сделано на Мархольмен, к востоку от Стувшера. На Мархольмене только два строения. Одно из них принадлежит пенсионерке Май-Лис Веннстрём и сдается в аренду. Сама пенсионерка, дочь последнего смотрителя маяка, живет в доме престарелых. Дом оборудован всем необходимым для инвалидов, что, наверно, и привлекло Сюзанну. Дайте поговорил с соседями, живущими во втором доме на острове, и они подтвердили, что по соседству проживает женщина по имени Ракель с сыном-инвалидом.

– Малик хорошо поработал, – говорю я Малин. – Мне очень не нравится, что Пернилла Стенберг играла в детектива, но зато теперь у нас полно информации.

Малин смотрит на часы.

– Не думаешь, что лучше дождаться коллег из Ханинге?

Я не отвечаю, только прибавляю газа.

– Включить? – спрашивает Малин.

Я киваю.

Малин включает мигалку и сирену.

– Почему мы так спешим?

– Я еще не понимаю, в чем дело, но что-то тут не так.

Переключаю передачу, вдавливаю газ и объезжаю грузовой трейлер, с трудом взбирающийся в гору.

Малин какое-то время молчит, потом задает вопрос:

– Почему ты рассказал Пернилле Стенберг о стихотворении?

– Хотел проверить, известно ли ей что-нибудь и как она его истолковала.

– Ей и в голову не пришло, что животные могут изображать реальных людей. Но она знала, что Ракель означает ягненка или овцу, а Юнас – голубя на иврите. Она хорошо знает Библию.

Я думаю и добавляю:

– Но она явно сконфужена.

– Что ты имеешь в виду?

– Несла какой-то бред. Что у нее болит затылок от того, что она спала в машине. Что у нее с собой куча вещей, потому что она собиралась в поход со скаутами. Но в поход она не пошла, потому что поссорилась с пастором, который оказался не тем, за кого за себя выдавал. Так что ты понимаешь. Явно у нее не все в порядке с головой.

Малин обдумывает эту информацию.

– Я позвонила маме, – сообщает она.

От удивления я не знаю, что сказать.

– Не знаю, – продолжает Малин. – Все эти мертвые юноши, их отчаявшиеся родственники… Я поняла, что не хочу терять с мамой связь. Несмотря на все, что произошло. Она ведь…

Малин делает глубокий вдох и тихо продолжает:

– …растила меня, любила… И все такое.

– Молодец, – отвечаю я, стараясь сохранять спокойствие. – Вы договорились о встрече?

– Об этом пока рано говорить.

Перед нами пробка, и приходится тормозить.

– Черт.

– Авария, – констатирует Малин.

Мы стоим за красным «Вольво», загруженным под завязку багажом, детьми и пускающей слюни собакой.

Машины впереди сигналят. Мотоциклист объезжает нас слева.

Я смотрю на часы и на пробку. Достаю мобильный и звоню Пернилле, чтобы проверить, что она ждет Малика и Дайте в гавани. Но никто не берет трубку.

Под конец включается автоответчик: «Это номер Перниллы Стенберг. Оставьте сообщение, и я перезвоню. Вам. Позже».

– Черт, – выругиваюсь я.

– Позвонить и спросить, что случилось?

– Нет. Подъедем и— посмотрим.

Я сворачиваю на встречную полосу и осторожно еду вперед, но встречных машин нет, что указывает на то, что движение полностью перекрыто в обе стороны.

Вскоре показывается «Скорая» и две машины дорожной полиции. Машины на правой стороне стоят с открытыми дверями, словно пассажиры бежали в спешке.

Я выключаю сирену, открываю окно и подъезжаю к полицейскому, разговаривающему с женщиной с ребенком на руках.

– Добрый день! – Показываю удостоверение. – Авария?

Молодой темнокожий полицейский кивает:

– Грузовик сбил наездника на лошади. Тут просто хаос.

Я бросаю взгляд вперед и вижу толпу людей, шевелящуюся, как море в шторм. У всех в руках мобильные. Они делают фото или видео. Кто-то поднял детей на плечи, чтобы им было лучше видно.

– Что за черт! – ругается Малин. – Все с ума посходили!

Молодой полицейский кивает:

– Медработники не могли пробиться через толпу. Все фоткали, и никто даже не оказал наезднику помощь.

– Мы можем проехать? У нас экстренный случай, – сообщаю я, используя полицейскую терминологию: он должен знать, что нам позволено нарушать дорожные правила.

– Посмотрю, что можно сделать, – отвечает тот и идет к другому полицейскому.

Они разговаривают, потом другой что-то кричит, и толпа начинает расступаться.

Полицейский делает нам знак, и я медленно еду вперед мимо любопытствующих и спасателей. Посреди дороги лежит лошадь, все вокруг залито кровью. Спасатель обматывает лошадь цепью, видимо, чтобы оттащить ее с проезжей части и освободить дорогу.

На обочине белый фургон. Рядом с ним лежит пожилой человек в старомодном твидовом костюме для верховой езды. Перед ним на корточках сидит врач.

Проехав место дорожного происшествия, я перестраиваюсь в правый ряд и вжимаю педаль газа.

– Будем на месте через пятнадцать минут. Надеюсь, не опоздаем, – говорю я Малин.

Ладони ободраны и все в занозах. Одну за одной я вытаскиваю их и бросаю взгляд на высокий забор за спиной.