Он как будто давал обет.

– И на сей раз… на сей раз я уже больше никогда не покину его.

– Когда война кончилась, вас интернировали?

– В Сингапур. Заставили работать, вместе с сотнями других. Мы убирали обломки с улиц, прочищали сливы каналов, восстанавливали поваленные линии электропередачи. После того как меня переправили домой, я ушел с военного флота.

Он довольно неловко поднимается на ноги.

– Я больше никогда не посещал святилище Ясукуни. Никогда не ездил в Военный музей в Кагосиме, где можно посмотреть и потрогать самолеты, которые использовали токко-пилоты, самолеты, поднятые со дна моря. Мне никогда не хотелось любоваться на них, – говорит он. – Для меня тот берег, вполоборота Земли от Японии – единственное место, где дух Терудзена сможет обрести мир.

– Что вы будете там делать? – спрашиваю я, как он когда-то спросил человека, которого любил – и все еще любит.

– Каждое утро, на рассвете, – отвечает он, и взгляд его устремлен в дальнюю даль, – я буду выгребать на маленькой лодочке в море. Буду ставить ее носом к месту, где в последний раз видел самолет Терудзена, и ждать, когда взойдет солнце.

В присутствии других людей Аритомо не изменил своего отношения ко мне. Были в нем заповедные уголки, куда, я понимала, доступ мне не будет позволен никогда. Порой, когда мы работали в саду, я ловила его на том, что он пристально разглядывал меня, храня на лице задумчивый вид. Он никогда не отводил глаза в сторону, встречаясь с моим взглядом, а продолжал смотреть.

После относительного затишья К-Ты активизировались, убив всего за месяц более трехсот мирных граждан. Складывалось впечатление, будто теперь они вели охоту на женщин и детей. На одной каучуковой плантации застрелили двухлетнюю девочку, игравшую с домашним поваром. Плантатору с женой устроили засаду на основной дороге: террористы убили женщину, но ее мужа оставили в живых. Всего за неделю до этого пять К-Тов зашли в сложенную из бурого железняка церковь в Танах-Рате во время утренней мессы и убили ведшего службу француза-священника. Женам плантаторов и шахтеров, которые поклялись оставаться в Малайе со своими мужьями, советовали собрать пожитки и уехать с детьми, и некоторые семьи европейцев на Камеронском нагорье так и сделали.

Темплер причислил районы, кишевшие К-Тами, к «черным областям», где вводилось жесткое нормирование продовольствия и тягостный комендантский час, которые сделали жизнь населения настолько несносной, что люди прекращали оказывать поддержку коммунистам. Несмотря на крутые меры, список «черных областей» резко расширился, число их превысило количество «белых областей», бывших полностью свободными от проникновения К-Тов. Это напоминало мне древнекитайскую игру го с ее черными и белыми камнями, в которую Аритомо иногда играл со мной, окружая мои фишки, чтобы обратить их в его цвет.

Лежа ночью у себя в постели, я слушала, как армия забрасывала минами и снарядами какой-нибудь лагерь К-Тов в соседней долине. Были ночи, когда я вставала и выходила на веранду. Небо вздрагивало от разрывов, освещенное этим противоестественным «северным сиянием». Магнус называл его «Авророй экваториалис».

Вернувшись однажды ночью из Югири, я пошла вокруг, к тыльной части бунгало. Задней дверью я стала пользоваться, чтобы не торчать мишенью-силуэтом на фоне входной двери, когда зажигаю свет. Я уже собралась переступить через порог, когда из-за деревьев появилась какая-то фигура и наставила на меня пистолет.

– В дом! – рявкнул мужской голос. – Быстро!

В кухне горел свет. Я сощурилась. Все окна были плотно закрыты занавесками. За маленьким обеденным столиком уже сидели трое. Из них одна – женщина: на несколько лет моложе меня, с жесткой худобой во всем теле, короткие волосы подстрижены кое-как. Мужчинам было лет около тридцати или чуть больше. Форма цвета хаки на них была грязной, три жухлые красные звездочки на их фуражках выглядели каплями запекшейся крови. Мужчина с пистолетом толкнул меня на стул, толкнул довольно сильно: я едва не полетела на пол.

– Забирайте, что хотите, съестное, – сказала я. – В кошельке есть деньги.

Женщина встала, подошла ко мне. Медленно выговаривая каждое слово, произнесла по-английски:

– Заместитель государственного обвинителя Тео Юн Линь.

– Уже нет, – усмехнулась я. – Вам следовало бы следить за событиями.

Она ударила меня по щеке.

«Ничего, – сказала я себе, превозмогая боль, – тебе не привыкать к побоям».

Минуту спустя звон в ушах затих, я услышала, как хлопает крылышками мотылек, вьющийся вокруг кухонной лампы. Взгляд мой метался по комнате, отыскивая хоть какое-нибудь подобие оружия, что угодно, чем можно было воспользоваться. На столе лежал номер «Еженедельника плантатора», только, в отличие от Аритомо, я не знала, как пустить его в ход.

Женщина подошла к кухонной стойке и включила радиоприемник, настроив его на местную китайскую станцию. Кухню заполнила песня, известная баллада «Е Лай Сян»[215], которая когда-то нравилась моей матери, хотя она и не понимала слов.

– Всякий раз, когда слышу это, думаю о своей сестре, – сказала женщина. – Когда-то она ее все время пела. Ее звали Лю Фунг. Это из-за тебя ее в Китай выслали.

– Разве в Китае не идет все так, как вам нравится?

Один из мужчин направился ко мне. Я мысленно велела себе держать тело расслабленным, тогда боль будет не так чувствительна. Это старый трюк, которому я выучилась в лагере. Только все равно было больно. Он бил меня, пока я почти потеряла сознание, когда песенное завывание подошло к концу. Кровь залила мне глаза и капала с подбородка. Я смутно слышала, как К-Ты обшаривали кухонные шкафчики и полки, набивая мешки всем, что под руку попадется.

Женщина вернулась и ногой выбила из-под меня стул. Левым плечом я ударилась о доски пола. Она села рядом со мной на корточки. Заплывшими глазами я увидела в ее руке нож. Я попыталась откатиться в сторону, но она ухватила меня за коленку и подтащила обратно к себе. Я билась ногами, как бешеная, и один удар пришелся ей в подбородок. Она всхлипнула, подняла нож и всадила его мне в бедро. Я завопила и тут же услышала, как издалека донесся еще один голос – голос, в котором я узнала свой же собственный, вопящий откуда-то из целой жизни тому назад.

Тонкие белые занавески колыхались над подоконником. Все было белым: стены, потолок, даже доски пола. Женщина в койке на другой стороне палаты тихо постанывала про себя. За дверью в коридоре слышалось бормотанье. Взвизгнули колеса проехавшей каталки. Заметив, что я проснулась, сестра вышла из палаты и через несколько минут вернулась с доктором.

– Вы в больнице Танах-Раты, – сообщил мне доктор.