Здесь также числились туфли с изображением Христа, жемчуга, синий и фиалковый парики[1052].

Идеи Монса относительно актуальных направлений в мужской придворной моде были поддержаны другими фаворитами императрицы — П. И. Сапегой и А. М. Девиером.

В правление Петра II вектор развития моды оставался прежним. Тональность задавал император, который сам имел сильную склонность к франтовству: в его гардеробе находились многочисленные парчовые и бархатные расшитые золотом кафтаны, роскошная домашняя одежда, шелковые чулки с золотыми и серебряными стрелками и неизменный Point d’ Espagne[1053]. «Визитной карточкой» императора Петра II называли «французские» обшлага[1054]. Другим его «достижением» в этой области можно считать введение моды на мужские косы и пудру, что определило направление развития мужской куафюры вплоть до конца столетия.

При Анне Иоанновне придворная мода приняла несколько новый вид: теперь щегольство насаждалось сверху, порой принимая чудовищные формы. Так, известно настойчивое желание императрицы видеть своих придворных всякий раз в новом платье[1055]. Именно в это время западноевропейская мода оформилась как самоценное явление[1056] и феномен русской культуры, впервые зафиксированный в русском языке и печатном слове в словаре Э. Вейсмана (1731)[1057].

Известными модниками аннинского двора считались Э. И. Бирон, Б. К. Миних и Р. Г. Левенвольде; последний «настаивал на том, что одежда мужчины должна быть обшита чистым золотом»[1058]; одежда дополнялась шляпой с золотым кружевом, едва покрывавшей высокий напудренный тупей, и башмаками на высоких красных каблуках. Другую точку зрения на моду представлял Бирон: согласно ему, костюм вельможи выполнялся в нежных пастельных тонах. Сам Бирон «пять или шесть лет сряду ходил в испещренных женских штофах»[1059], желая утонченности и изысканности, в чем ему помогал не только особый гардероб, но и «многочисленные туалетные принадлежности: изысканные столики, наборы ножниц, щеточек, гребенок, зеркал; герцогские зубочистки были из чистого золота»[1060].

В итоге именно Левенвольде пользовался репутацией законодателя мод; остальные пытались подражать первым щеголям двора, присоединяясь к той или иной позиции. Среди эпигонов Левенвольде прежде всего нужно назвать сына полководца П. Б. Шереметева, чьи одежды, по словам современников, «наносили ему тягость от злата и серебра, и ослепляли блистанием очи»[1061].

Роскошью платья неизменно выделялся клан Долгоруких: Юрий Владимирович, с его кружевными простынями, шелковыми чулками, расшитыми золотыми и серебряными стрелками, парчовыми кафтанами и дюжиной «галздруков», и Василий Лукич, который, по описи 1730 г., имел в своем гардеробе не только множество золотного «княжего платья» и сорочек с кружевными манжетами, но также и полностью кружевные сорочки, и галстук с бисерными кистями, и 178 аршин кружева из «гардеробного запаса». Чего стоит одно только требование Василия Лукича предоставить в Пензенскую вотчину село Знаменское Керенского уезда, куда опальный сановник был сослан «лишенный чинов и кавалерий», шелковые чулки, кружевную сорочку и бисерный галстук (!)[1062].

Эффектные галстуки были в центре новой моды. Так, среди галантереи сановника А. П. Волынского обнаруживается 70 таких предметов, в том числе «галстук низаной в 3 нитки персидским мелким жемчугом». Также здесь отмечены 34 пары шелковых чулок, 25 пар лайковых перчаток, 14 рубах голландского полотна с кружевными манжетами[1063] и штаны серебряной парчи, после публичных торгов перешедшие к охочему до блеска лейб-медику А. Лестоку[1064].

Придворный мужской костюм этого времени по своей роскоши мог соперничать с женским и зачастую даже превосходил его. Заботясь о внешности, щеголи обратились к активному использованию косметических средств — парфюма, пудры, румян и помады. В качестве примера убежденного сторонника мужской косметики прежде всего должен быть назван фаворит Анны Леопольдовны польско-саксонский посланник граф М.‐К. Линар, «высокого роста, хорошо сложен, рыжевато-белокурый, с нежным, как у женщины, цветом лица… Он так ухаживал за своей кожей, что каждый день перед сном покрывал лицо и руки помадой и спал в перчатках и маске»[1065]. Внешностью он «походил на самого настоящего фата… у него не было другого платья, кроме самых светлых цветов, как например, голубого, абрикосового, сиреневого, тельного цвета и проч., хотя в то время на мужчинах еще редко можно было видеть такие светлые цвета»[1066].

В итоге к началу следующего правления общество было подготовлено к появлению петиметра — особого типа придворного щеголя, представителя франкофонной элитарной культуры на русской почве.

Основной сутью носителей новой идеологии было желание нравиться, что достигалось безусловным следованием моде. Для «пленников моды» пудра, румяна, шелковые чулки и кружева означали много больше, чем предметы роскоши, составляя смысл жизни. Современники отмечали, что петиметр «сидит перед зеркалом несколько часов, подобно женщинам, белится, румянится и налепливает мушки»[1067]. Он занимается этим с одинаковым, если не с большим, энтузиазмом, чем женщина. Так в середине столетия упомянутые выше «тонкие ткани нежных и ярких оттенков, кружева, накладные волосы и другие специфические аксессуары» приобрели значение гендерно-усредненных, «условно женских», а сам петиметр, наделяясь феминностью, назывался не иначе как «мужчина-женщина»[1068].