— Я не уверен, что пришло время вводить новые стереотипы.

— Пришло это время. Потому что старые стереотипы уже не вызывают негодования и протеста. С протестом всегда можно справиться. А сегодня старые стереотипы ничего, кроме смеха и иронии, не вызывают. А это главный признак, что их надо менять.

— Ваня, сегодня тех, кто не подчиняется стереотипам, сажают в психушки, высылают из страны и лишают гражданства.

— Психушки — это неправильно, — согласился Большой Иван.

— Ваня, а что, в вашей конторе существуют разные точки зрения?

— В нашей конторе, как и в любой конторе, существуют разные точки зрения. Я против того, чтобы сажать за политические убеждения. Когда человек сидит, у него много времени для размышления и учебы. Вокруг ведь очень образованные люди, не хочешь, а научишься. А вот насчет выселения и лишения гражданства — это неплохая идея шефа нашей конторы. Если тебе здесь все не нравится, уезжай туда, где тебе нравится. А мы поможем тебе выехать. А лишение гражданства — это как лишение семейной помощи. Ты облил грязью семью. Семье это не нравится, и семья разрывает с тобой отношения. Тебя лишают гражданства. А это страшно — лишиться защиты такой громадины, как СССР.

— Раньше сажали и расстреливали, это старый стереотип. Сегодня высылают и лишают гражданства. Это новый стереотип?

— Да. Новый стереотип, более гуманный.

— А это не нарушение прав человека? Почему кто-то решает, что можно лишить гражданства и выслать человека? Этот человек лишается всего, что он любит и ценит: родственников, знакомых, родных могил, родных городов или деревень, родного языка.

— Такие на сегодня правила игры. Переменятся правила, и высланных реабилитируют, вернут конфискованное имущество и квартиры, гражданство. Так было всегда и везде. После Французской революции аристократы бежали в Англию, потом вернулись и не всё, но многое восстановили. И декабристы из ссылки вернулись.

— Вернулись, прожив жизнь на каторге.

— Это был их сознательный выбор. Когда человек решает свергнуть существующую власть, он должен понимать, что сила на стороне власти, а сильный человек не всегда может рассчитать силу своего удара.

— Или сознательно не рассчитать.

— Или сознательно, — согласился Большой Иван.

— Предположим, находится чиновник, который доказывает, что я снял антисоветский фильм, меня лишают гражданства и высылают.

— Назови хоть одного кинематографиста, которого бы выслали.

Я попытался вспомнить. В основном уезжали сами. Чаще всего в Израиль или в Америку.

— Галич, — вспомнил я.

— Уехал сам. Их никого просто так не высылают. Предупреждают. Если не внял, печатается за рубежом, тогда высылают. А чего тебя высылать! Ты знаешь, что о тебе говорили после твоего музыкального фильма? Говорили, что тебе не разрешили снимать этого бородатого барда. А ты не согласился. Ты переписал сценарий и все-таки снял. Ты упрямый. Ты, конечно, не диссидент, но и не жополизатель. И хорошо бы, чтобы твой новый фильм уже полежал на полке больше чем полгода. За это тебя будут и помнить долго, и любить. И не за то, что ты талантливый, а за то, что тебя власть обидела.

— Некоторые фильмы специально кладут на полку?

— Да, специально. В случае необходимости, конечно. Каждая операция просчитывается и готовится иногда годами. Можешь спросить своего дядю Жоржа, он тебе объяснит.

— От кого вы знаете о дяде Жорже?

— А этот вопрос глупый. Жорж был офицером разведки. Он почти два года после войны в Париже занимался фильтрацией военнопленных и эмигрантов.

— И поэтому, как только вернулся домой, забился в лесничество, чтобы о нем забыли. Но о нем не забыли и решили все-таки арестовать.

— Я знаю, — ответил Большой Иван. — Он приехал в Москву, обратился в контору, и ему помогли. Кстати, ему предлагали работу в тресте «Союзлес», это поставка древесины за границу. В древесине он разбирался не хуже, чем в людях, его офис, как говорят сегодня, был бы во Франции, но он отказался.

— Почему?

— Это я тебя должен спрашивать — почему? Но когда я смотрел его личное дело, там я увидел фотографию твоей тетки. Очень красивая женщина. За такими женщинами идут в лесничество, в пустыню, на необитаемый остров. Но таких женщин не выпускают за рубеж, потому что они слишком много знают.

— Она тоже сотрудничала?

— Она отказалась. Жоржу было поставлено условие: он уезжает за рубеж на агентурную работу, но с другой женщиной. Тогда и он отказался. Больше ему уже не предлагали. И вообще, в нашей конторе предлагают только один раз, для него сделали исключение, ему предлагали дважды.

— Мне вроде бы тоже предлагают второй раз.

— Нет, потому что ты не отказался в первый раз.

— А что я должен делать теперь?

— То, что и всегда. Жить. И не суетиться. У тебя отложенная диссертация. Защити ее пока. Я читал ее. Есть интересные мысли.

— Диссертацию за меня написал один киновед.

— Я знаю: Швырев, он за всех пишет. Но основные мысли твои, и очень любопытные. Их надо только развить. Надо встретиться с одним политологом, он читал диссертацию. Послушай его. У него есть соображения по поводу твоей диссертации.

— Где будем встречаться?

— Как обычно, здесь, в ресторане Дома кино.

— Когда?

— Завтра.

На следующий день Большой Иван пришел с мужчиной лет сорока, с приятным и незапоминающимся лицом.

Когда мы выпили и закусили, политолог протянул мне несколько листков:

— Это соображения по переработке диссертации. Только соображения. Всю работу вам придется проделать самому.

Соображения начинались с замены темы диссертации. Вместо «Образ положительного киногероя в советском кино семидесятых годов» предлагалось «Киногерой в пропаганде политической системы».

Я должен был доказать, что положительные герои в кино СССР, франкистской Испании, Италии Муссолини, гитлеровской Германии, Северной Кореи и Кубы сделаны по единым стандартам.

— Такую диссертацию мне не дадут защитить ни в одном институте, — сказал я.

— Почему? — спросил политолог.

— Потому что она по выводам антисоветская.

— Научная работа не может быть ни советской, ни антисоветской. Она или объективная, или необъективная. Мы просчитали: такой работой заинтересуются на Западе. Такие исследования будут и у нас, только чуть позже. А вы будете первым. Ни для кого не секрет, что немцы в своей атрибутике, символах многое взяли и от нашей революционной символики, и от наших методов пропаганды. Но они и многое развили, упорядочили, привели в систему. Немцы умеют систематизировать. Я защищал диссертацию по литературе рейха. И в литературе мы поразительно близки. Что хотели немцы от литературы?