На долю мгновения его лицо оказалось близко-близко от ее лица. Девушка окаменела, но Фебр тут же легко поднялся на ноги и помог встать ей. Зашедшееся от ужаса сердце замерло на миг и снова застучало ровно…

Так или почти так они проводили каждый день. Возвращались в Цитадель уставшие, мокрые, упревшие и расходились по своим покойчикам. Фебр никогда ее не провожал. Не пытался удержать. Не стремился даже взять за руку. Просто трепал по плечу, как парня, и уходил.

И хотя Лесана понимала, что нравится ему, что не стал бы он так возиться с какой другой, все равно не могла переступить через себя и сдержать непереносимый ужас и гадливость. Даже поцелуи Мируты теперь вспоминались с приступами тошноты.

И все же… ей нравилось нравиться. Нравилось, что рядом со своим неожиданным другом она может быть собой, нравилось, как он смеется, запрокидывая голову, нравилось наблюдать за ним, когда он думал, что она не смотрит. Нравилось его серьезное лицо со светлыми бровями и глазами, ежик светлых волос и жесткий рот. Он весь ей нравился. Потому что он первый в Цитадели, кто относился к ней как к равной и в то же время, как… к слабой. Но это была не обидная слабость, не слабость слабого, это была слабость, исполненная какой-то тщательно скрываемой заботы, затаенной нежности.

Поэтому сейчас, болезненно скособочась и ковыляя через мокрый лес, девушка кожей ощущала сочувствие парня, понимала, что ему хочется обнять ее и пожалеть. Но он этого не делал. И она была ему благодарна.

…Ихтор посмотрел на багровые ребра и покачал головой:

– Нет тут никакой трещины. Приложишь припарку, в несколько дней все пройдет.

Лесана забрала глиняную корчажку с отваром, несколько полосок рогожки на повязку и вышла.

Фебр ждал девушку за дверью лекарской.

– Ну, чего?..

– Ничего, припарки дал.

Парень кивнул и сказал:

– Завтра в лес не пойдем.

Его подопечная обиженно вскинулась:

– Он сказал, ни перелома, ни трещины! Завтра все пройдет!

– Нет, – отрубил собеседник.

– Фебр, ну…

– Нет, я сказал.

Лесана кусала губы.

– Прикладывай припарки и отсыпайся. Вечером зайду. Дело есть.

С этими словами он развернулся и ушел. Девушка от досады выругалась и побрела в свою комнатушку. Бок дергало, словно там не синяк был, а рана от ножа.

Как выяснилось, она не привыкла к безделью. Примотав к распухшему посиневшему боку припарку, послушница долго лежала, глядя в потолок и чувствуя, как пульсируют от боли ребра. Хотелось отвлечься чем-нибудь, хоть работой какой, лишь бы не лежать, изнывая от праздности.

Но какая работа у нее в каморке? Не за вышивание же садиться! Поэтому Лесана закрыла глаза, приложила ладонь к синяку и стала медленно пропускать через пальцы Дар, чтобы хоть чуть-чуть облегчить страдания.

Сила по капле просачивалась сквозь кожу. Боль уходила. Девушка стала проваливаться в сон. Отчего-то вспомнилось, как Фебр сегодня смотрел на ее синяк, как теплые пальцы скользили по пылающей коже. В тот миг Лесана не испытывала ни страха, ни гадливости. Напротив, на душе было спокойно при мысли о том, что кто-то о ней переживает, не отмахивается от ее боли, не приказывает терпеть и подобрать сопли.

И когда он зажимал ей рот, чтобы не орала в лесу, тоже не было страшно. А едва на руки поднял, чуть не поплыла рассудком… Отчего? Становилось обидно на саму себя, на собственное тело, которое дурило как хотело, не желая подчиняться ни голосу разума, ни голосу сердца.

Мысли становились вязкими, тягучими, слипались, сливались, думалось все тяжелее. Ребра уже не пульсировали, сладкая истома сковала разум. Лесана провалилась в сон, забыв подпереть дверь сундуком.

Проснулась она под негромкий стук. Тук-тук-тук. Тишина. Тук, тук, тук!

За окном стояла ночь. Девушка села на лавке… и вдруг поняла, что сундука на привычном месте – у тяжелой створки – нет. Ужас прихватил за ребра, но в тот же миг она поняла, что Донатос стучаться бы не стал.

– Кто там? – громким шепотом спросила послушница, на всякий случай нашаривая лежащий в изголовье нож.

– Да я это! – прошипело из коридора.

Фебр.

– Заходи, чего орешь? – Выученица села на лавке, потирая ладонями лицо.

– Горазда ты дрыхнуть, – восхитился парень.

– Завидно? – огрызнулась полусонная и оттого не очень дружелюбная собеседница.

– Ну да, я днем заходил. Стучал, стучал – ты молчишь, заглянул – дрыхнешь. Вечером заглянул – опять дрыхнешь. Сейчас ночь уже, а ты, как кошка, лишь бы спать.

Он усмехнулся:

– Нешто загонял так? Ребра-то как? Помогли припарки Ихторовы?

Лесана подняла рубаху, сматывая повязку. Потрогала бок. Не болит. Так, слегка отзывается, но супротив давешнего незаметно даже.

– Помогли. Ты чего приперся-то на ночь глядя? – Она пыталась скрыть за грубостью свой страх и неловкость. Сидеть в темноте рядом с парнем, который легко мог ее полуголую скрутить и… было страшно.

Но ратоборец не двигался и не пытался подсесть ближе или коснуться.

– Дело есть. Пряников хочешь? Мятных!

Лесана посмотрела на него как на блаженного.

– Чего?

Он тихо хлопнул себя по колену и сердито зашипел:

– Ты глухая, что ли? Пряников хочешь? А меда?

Она растерянно почесала в затылке и спросила настороженно:

– Ну, хочу. И чего? Кто ж их не хочет?

Он хмыкнул и поднялся:

– Ну а раз хочешь, одевайся и пошли.

– Куда? – Она спустила ноги с лавки и принялась нащупывать в потемках сапожки.

– Пряники добывать. И смотри, свет не зажигай.

Девушка торопливо вязала оборы.

– Ты можешь толком объяснить?

Парень зашептал:

– Да чего тут объяснять! Днем, пока я тебя в лесу колотил, обоз приехал торговый. Купцы на ночлег остановились… Да быстрее ты, вот же возится!

– Все! – Лесана с готовностью вскочила, хотя не совсем поняла, при чем тут обоз, пряники и ночевка купцов.

Фебр схватил девушку за руку и потащил прочь из комнатушки. Они бесшумно мчались через темные коридоры. Поднялись на верхний ярус, пронеслись по стене, спустились по нескольким всходам и, наконец, оказались на заднем дворе.

Несколько теней отделились от стены клети.

– Это мы… – негромко сказал Фебр.

– Чего так долго? – отозвалась темнота недовольным голосом Велеша – старшего Донатосового выуча.

Лесана напряглась.

– Спала она, – сказал Фебр. – Не ори.