— Чистая пеленка — это хорошо, — продолжала она. — Но главное, чтобы ребенок содержался в чистоте постоянно. Начинайте.

Кажется, ничего трудного в этом не было. И Рори действительно вставал к сыну по ночам, пока Эли спала, предварительно выпив несколько стаканов (или, может быть, целую бутылку) чего-то белого и фруктового. Но он чувствовал некоторую уверенность в себе и попытался — перед тем, как перепеленать, — распрямить скорченного игрушечного младенца.

Внезапно у того отвалилась голова и осталась в руках у Рори.

— Блин!

Класс зашелся от хохота.

— Никогда не берите младенца за голову, — наставительно сказала учительница, к тому времени уже переставшая улыбаться.

— Я всего лишь хотел его распрямить, — оправдывался Рори, безуспешно пытаясь нахлобучить голову обратно. — Разумеется, в реальной жизни я бы никогда…

Наконец он кое-как справился с головой, зато тут же запутался с мокрой пеленкой, которая никак не хотела разворачиваться. Класс снова наградил его дружным хохотом. Учительница приняла разочарованный вид.

— Вот умора! — гоготал один из будущих отцов. — От этого чувака я просто тащусь! Прямо как в кино «Экзорцист»! Скоро голова начнет ходить по комнате и всех пугать! Прямо умереть и не встать! Умереть и не встать!

«Какая милая беседа в предродовом классе», — подумал Рори.

Он сделал еще одну попытку снять мокрую пеленку. На сей раз это ему удалось, и он увидел залитые водой пластиковый животик и приватные части младенца. Он деликатно помазал их детским кремом из тюбика (незаметно сдерживая дыхание, чтобы успокоиться), потом промокнул салфеткой и гордо улыбнулся. Потом приготовил новую пеленку, разложил ее на столе, поднял куклу, но та тут же выпустила ему в лицо струю воды.

Класс зааплодировал. Многие просто корчились от смеха.

— Между прочим, — сказала учительница, отсмеявшись, — свежая урина абсолютно стерильна и не приносит никакого вреда.

«О, да, — подумал Рори, — теперь я все хорошо вспомнил. Весь этот кошмар».

На этом занятия закончились. Учительница сообщила, что в следующий раз они будут обсуждать цвет содержимого горшочков и — в качестве особого блюда — встретятся с настоящим младенцем, шестимесячным отпрыском одной из матерей, которая в свое время посещала курсы.

В машине, по пути домой, Рори предпочел сфокусировать все свое недовольство на этой «встрече» с младенцем.

— Как это можно «встретиться» с младенцем? — вопрошал он. — Какой смысл они в это вкладывают? Что он будет делать? Стоять посреди нас с коктейлем в руке? Вести непринужденную беседу? Разговаривать о погоде?

— Может быть, он даст тебе некоторые указания относительно того, как его надо пеленать.

— Какая чушь!

Кэт внимательно посмотрела на него.

— Тебе совсем не хочется этим заниматься, правда?

— Разумеется, хочется! — энергично возразил он. — Все дело в этих дурацких курсах! В разговорах о мамашах, папашах, младенцах. Мы уже выросли из этого возраста.

— Нет, тебе не хочется этим заниматься, я теперь это ясно вижу. — Кэт говорила таким тоном, словно, наконец, поняла, кто он есть на самом деле. — Причем ты не виноват. Мне надо было все предвидеть заранее. Я ведь вынудила тебя сделать это. И вот теперь все открылось.

— Послушай, Кэт, успокойся. У тебя гормоны играют.

Она грустно улыбнулась.

— При чем здесь гормоны? Проблема не в них. Проблема в тебе и во всех твоих сомнениях.

Рори попытался взять ее за руку.

— Послушай, мы пройдем этот путь вместе.

— Сомневаюсь. Потому что у меня такое чувство, будто я совсем одна.

— Кэт, прекрати! Ты же знаешь, я терпеть не могу женщин с большими серьгами в ушах.

— У меня такое чувство, будто ты здесь, потому что… как сказать… просто потому что ты сознательный, или потому что у тебя останется чувство вины, если ты нас покинешь, или потому что я тебя поставила в безвыходное положение. Вот какое у меня чувство. Ты меня понимаешь?

— Слушай, давай прекратим этот разговор. Ни к чему хорошему он не приведет.

— Мне кажется, тебе не хватает мужества, чтобы пройти всю дистанцию до конца.

— Неправда.

— Мне кажется, что ты здесь вовсе не ради меня и моего ребенка. Если бы это было не так, то ты бы наплевал на мнение какой-то старой хиппи с курсов. Мне кажется, ты уже пакуешь чемоданы. И рано или поздно нас бросишь.

— Я жду этого ребенка с таким же нетерпением, как и ты!

— А я думаю, что ты похож на мою мать.

И он знал, что ничего худшего Кэт не могла сказать.

Уличное движение было просто сумасшедшим.

Велосипедисты напоминали косяки рыб, несущиеся по запруженным улицам нескончаемыми рядами. Она, конечно, ожидала увидеть нечто подобное в континентальном Китае, но только не это бесчисленное количество машин, не соблюдающих правила дорожного движения, постоянно жмущих на клаксоны, — даже когда все они стояли в заторах на перекрестках. А что будет, если и велосипедисты пересядут на машины?

Когда движение возобновилось, с их такси поравнялся грузовик, задняя часть которого представляла собой высокую проволочную клетку, где находились свиньи.

Причем свиней в ней было огромное множество, просто гротескное, раза в два больше, чем мог на самом деле вместить грузовик. Их туда побросали на головы друг друга, словно у них уже не было никаких прав или чувств, и их хозяин обращался с ними, как с простыми мешками с компостом. И теперь эти бедные животные с красными от ярости глазами боролись за жизненное пространство, наступали друг на друга, отчаянно вытягивали головы, чтобы глотнуть воздуха, орали от ужаса, и от этого крика у Джессики подводило живот.

Ей хотелось как можно скорее вернуться домой.

Картина разворачивалась совершенно не та, которая рисовалась в рекламных буклетах. Ничего похожего на Гонконг. Китай был грязным и жестоким. В Пекине было нечем дышать, в воздухе висела пыль и песок от постоянно наступающей пустыни Гоби. Если Гонконг был полон жизни, то здесь, казалось, каждому приходилось бороться за жизнь. Бороться, сражаться, царапаться, кусаться, наступать другому на горло без раздумий и жалости.

Старый таксист внимательно рассматривал Джессику и Паоло в зеркало заднего вида.

— Амейгуо? — спросил он.

Молодой переводчик, сидящий на пассажирском сиденье, отрицательно покачал головой:

— Ингуо. Они англичане, а не американцы.

Он пристал к ним на площади Тяньаньмэнь, когда они рассматривали взирающий на всех с эпическим бесстрастием огромный портрет Мао Цзэдуна, и в течение нескольких часов выполнял роль их переводчика, гида и сопровождающего лица одновременно. Он показал им Запретный город, древние аллеи и посещаемые туристами сувенирные зоны. С виду он был милым, симпатичным молодым человеком, который назвал себя Симоном и сказал, что он студент архитектурного института. Они спросили, как его зовут по-китайски, но он ответил, что им будет трудно произнести его китайское имя.