Первая бомба разорвалась накануне вечером. Они ужинали вдвоем, сидя на разных концах длинного стола, им прислуживала Глэдис, служанка с острова Маврикий, и вот тогда Марсель спросил: «Как ты провела день?», как он делал каждый вечер за ужином, только в этот раз он добавил слово, которое со свистом рассекло воздух, будто пуля. Марсель не просто спросил: «Как ты провела день», он добавил в конце фразы «Детка»!

«Как ты провела день, детка?»

Спросил и вновь уткнулся в тарелку с мясом и овощами.

Вот уже лет двадцать, а то и больше, Марсель не называл Анриетту «детка». Сначала потому, что она не разрешала ему афишировать чувства на публике, затем потому, что она считала это словечко «гротескным». «Гротескными» были в ее понимании любые знаки супружеской нежности. Несколько раз она резко и грубо одергивала его, и он в итоге начал придерживаться нейтральных обращений: «Дорогая» или просто «Анриетта».

Но вчера вечером он назвал ее «деткой».

Словно бичом хлестнул по лицу.

Это слово совершенно очевидно предназначалось не ей.

Все ночь она вертелась с боку на бок в огромной постели, что когда-то была супружеским ложем, и в конце концов, в три часа ночи, встала, решив выпить стакан красного вина вместо снотворного. Она тихонько подкралась к комнате Шефа и заглянула внутрь. Кровать была не разобрана.

Еще один знак!

Он иногда не ночевал дома, когда ездил в командировки, но тут речи быть не могло ни о какой командировке, потому что он ужинал вместе с ней и потом спокойно ушел в свою комнату, как делал каждый вечер. Она зашла в комнату Шефа, зажгла свет: нет сомнений, птичка упорхнула, он даже не ложился, все застелено еще с утра! Она с удивлением оглядела маленькую комнату, куда она никогда обычно не заходила, узкую кровать, маленький ночной столик, дешевый ковер, лампу с рваным абажуром, разбросанные повсюду носки. Заглянула в ванную: бритва, крем после бритья, расческа, зубная паста и щетка, шампунь и… вся линия дорогушей мужской косметики «Bonne gueule»[34]от «Никель». Дневной крем, тоник, гоммаж, смягчающий крем, увлажняющий крем, питательный крем, крем-контур вокруг глаз, крем от морщин и даже крем для рук. Целый арсенал средств для наведения красоты, красующихся на бортике раковины, выглядел вызывающе.

Она вскрикнула, пораженная: у Шефа есть любовница! Шеф ходит налево! Шеф вышел из-под контроля! И уж наверняка швыряет деньги на ветер!

Она пошла на кухню и решительно допила бутылку бордо, начатую за ужином.

Этой ночью она не сомкнула глаз.

А первомайская работа сегодня подтвердила ее подозрения.

Надо было провести расследование. В первую очередь сходить в кабинет Шефа и проверить, там ли он. Если нет, порыться в его почте, еженедельниках, чековых книжках, проверить расходы по банковской карте. Для этого придется, конечно, как-то обойти эту мелкую сучку Жозиану, но вряд ли она там сидит первого мая. Контора пуста, можно копаться сколько хочешь! Главное, проскочить мимо олуха Рене и этой шлюхи, его жены, вот бездельники, катаются как сыр в масле милостями придурка Марселя Гробза. «Ну и имечко! Позор! И я его ношу, страшно подумать», — пробурчала она, поправляя шляпу.

Чего не сделаешь ради детей! Я принесла себя в жертву на алтарь материнства. Вот Ирис понимает, она благодарна, с ней приятно иметь дело, но Жозефина! Позор, а не ребенок! А какая наглая, непокорная! Переживает подростковый кризис в сорок лет, смех один. Ладно, не видимся с ней, это и к лучшему. Не выношу ее! Не выношу серенькой жизни, которая ей так мила: муж-придурок, квартирка в пригороде и грошовая зарплата книжного червя в институте. Вот уж успех так успех, обхохочешься! Одна Гортензия хоть немного утешает, бальзам на раны. Настоящая маленькая женщина, и стать, и внешность, все при ней, она уж добьется большего, чем ее мамаша!

Она вытянула шею, чтобы разгладить морщины. Поджав губы, вышла из квартиры и вызвала лифт.

Проходя мимо консьержки, кивнула головой и улыбнулась. Консьержка оказывала ей множество услуг: такой дружбой следовало дорожить.

Анриетта Гробз, как многие люди, с близкими была человеком совершенно невыносимым, зато с чужими — сама любезность. Поскольку она считала, что из родных уже все равно ничего не выдоишь, а такие чувства, как привязанность, любовь, бескорыстие, были ей незнакомы, она не церемонилась с родственниками и держала их в ежовых рукавицах. Ее неуемное тщеславие требовало милой сердцу лести, а лесть эту она могла получить только от абсолютно посторонних людей, которые об истинных свойствах ее натуры даже и не догадывались, а потому считали ее милой и любезной и охотно награждали всеми возможными добродетелями и достоинствами. Она раздувалась от гордости и повторяла их речи на все лады, без конца перечисляя всех этих людей, которые так ее обожают, которые готовы ради нее на все, которые считают ее исключительной, изысканной, потрясающей… И чем чаще ей казалось, что родные, особенно Жозефина, раскусили ее пустоту и бессердечие, тем старательней она завлекала этих посторонних. Надеялась расширить свой круг и сверкать в его центре. Оказание мелких услуг абсолютно посторонним людям позволяло ей тешить свое самолюбие и всячески собою гордиться…

Консьержка как раз была из числа ее придворных. Анриетта дарила ей старые шмотки, убеждая, что они от самых известных дизайнеров. Подбрасывала денежку ее сыну, когда он помогал ей поднять наверх покупки, если их было много. Позволяла консьержке ставить машину на их место на парковке возле дома, если оно было свободно. Такими фальшивыми проявлениями благородства она завоевывала благодарность, которая питала ее самомнение и позволяла и дальше терроризировать родных и близких. Очень ее радовал этот круг не близких друзей. Она могла их приближать и отдалять, рассказывать о всех мучениях, которые причиняет ей младшая дочь… и в свое время Жозефина не раз удивлялась неприветливости консьержки, когда приходила навестить мамашу.

Тем утром Анриетта с легкостью заподозрила супруга в самых страшных грехах. Она повсюду видела зло — потому что зло было в ней самой.

Сначала она удивилась, не обнаружив перед домом своей машины с шофером, потом вспомнила, что сегодня 1 мая, прокляла все эти дурацкие праздники и прочие выходные, только способствующие развитию лени и развалу экономики страны, и снизошла до того, чтоб поднять руку — остановить такси.

— Авеню Ниель, — рявкнула она шоферу серого «опеля», который остановился чуть было не задев ее.

Как она и ожидала, контора была пуста.

Ни Шефа, ни его секретарши. Ни тех двух кретинов, которые вроде как сторожат. Она недобро усмехнулась и поднялась по лестнице. Ключи у нее были.

Усевшись поудобнее, Анриетта принялась изучать дела и списки в еженедельнике. Ни одной подозрительной фамилии, ни одного женского имени. Ее это не остановило, она продолжала исследовать ящики стола на предмет чековых книжек и чеков с банковской карты. И вот, когда уже почти отчаялась, толстый конверт с надписью «разные расходы» вознаградил ее за все труды. Жаркая волна мстительной радости захлестнула ее. Попался! Счет из отеля, четыре ночи в гостинице «Плаза», номер на двоих, с завтраком, смотри-ка, надо же, икра и шампанское на завтрак, он не скупится для своей милашки! Немалый счет от ювелира с Вандомской площади, а также чеки за шампанское, духи, дизайнерские шмотки! Сволочь! Девки-то ему дорого обходятся! Ну, старикам положено платить! И недешево платить!