Стимсон в своем взбудоражившем публику письме не случайно избегал говорить о Советском Союзе. Цели Москвы в Испании в Америке принято было рассматривать сквозь призму коминтерновской стратегии сокрушения капитализма. К тому же события в СССР подсказывали Стимсону осторожность в просчете шагов его руководства. Сказались и личные мотивы: во время работы Стимсона в администрации Герберта Кларка Гувера она проводила жесткую линию на непризнание и изоляцию СССР. Однако многие пытались найти более активный вариант дипломатической игры на выигрыш в уже почти безнадежной ситуации, невзирая на все превходящие неблагоприятные обстоятельства. Суть их предложений сводилась к тому, чтобы вызвать у СССР повышенную заинтересованность следовать антигерманским курсом, получая в порядке компенсации за риск заверения в готовности наладить более широкие экономические и военно-технические связи с США. В принципе этот замысел отдаленно напоминал идею коллективной безопасности, которую пропагандировал в Лиге Наций М.М. Литвинов, но которая не вызывала ни малейших симпатий в конгрессе США. Ни Рузвельт, ни тем более Хэлл не были готовы поддержать ее, что не мешало им оставаться открытыми для самых разных (порой полярных) предложений, включая и предложения об экономическом и военном сотрудничестве.

В лондонском издании привлекшей к себе в годы войны широкое внимание книги Джозефа Дэвиса «Миссия в Москву» приводится любопытный документ – фрагмент его письма Ф.Д. Рузвельту из Брюсселя от 18 января 1939 г. {10}. Любой без труда обнаружит, что он без начала и без конца. Что же руководило бывшим послом в СССР и советником Рузвельта, когда он, готовя книгу к публикации, решил опустить большую часть своего личного и секретного послания президенту? Хранящийся в архиве Дэвиса в Отделе рукописей Библиотеки конгресса подлинник документа при сопоставлении его с опубликованным фрагментом легко объясняет этот акт самоцензуры. Пометка на полях «снято» стоит возле тех разделов послания президенту, в которых говорилось об осуществлении военных контактов между США и СССР, а само оно начиналось многозначительным напоминанием президенту о достигнутой как будто договоренности в отношении создания секретной «горячей линии» между США и СССР с целью взаимного обмена военной информацией. Дж. Дэвис писал об этом как о решенном деле, требующем только уточнения некоторых деталей:

Далее следовали со ссылкой на Сталина и Молотова констатация согласия советской стороны на установление упомянутых секретных контактов, предложение с этой целью сохранить в Москве на посту военного атташе США подполковника Ф. Феймонвилла и резкая критика тех кругов на Западе, которые недооценивали «советский фактор». Но, увы, ничего из того, что предлагалось Дэвисом и против чего как будто не возражал Ф. Рузвельт, осуществить не удалось. Феймонвилл был отозван из Советского Союза, а новый посол США появился в СССР только в августе 1939 г. Что побудило Ф. Рузвельта отказаться от «секретных контактов» с Советским Союзом по военной линии – об этом, по-видимому, можно говорить отдельно и с «разных углов». Опасения «утечек», которые стали обычным делом? Очень возможно. Весьма вероятно также, что правительство США не пошло на сближение с СССР и из-за обвинения видных советских военачальников в шпионаже в пользу Германии и Японии в ходе печально известной «чистки» 1937–1938 годов. Бесспорно одно – реальный шанс обеспечить важное условие для налаживания военного сотрудничества двух стран был упущен.

Не все, разумеется, так последовательно и настойчиво, как Дж. Дэвис, добивались изменения внешнеполитического курса США в сторону его поворота лицом к военной опасности и неформального диалога с Москвой, контактов на высшем уровне и т. д. В верхних этажах государственной власти США (а тем более в дипломатическом и военном ведомствах) боязнь сыграть на руку «красному диктатору» перевешивала проснувшееся негодование по поводу наглых притязаний германского нацизма. Но одновременно все меньше оставалось сторонников и вызывающего критику и недовольство курса на уклонение от вызова, брошенного державами-агрессорами как в Европе, так и на Дальнем Востоке.

Американцев, конечно же, даже больше, чем события в Европе, тревожили известия из Китая, где Япония с 1937 г. вела захватническую войну, чем дальше, тем больше грозившую перерасти в открытое американо-японское столкновение. Где и как оно могло начаться, многим представлялось уже вопросом непринципиальным. Как отдалить это неизбежное столкновение, максимально обезопасив интересы США в случае внезапного нападения Японии, – вот чем главным образом были заняты головы американских экспертов-дальневосточников. Наиболее здравомыслящие из них полагали, что формуле «лучше отступление, чем война» есть альтернатива, сопряженная с определенным риском военного столкновения с агрессором, но непосредственно не связанная с ним.

Среди дипломатов США, критически относившихся к политике «умиротворения», заметное место занимал С. Хорнбек, руководивший с начала 20-х годов дальневосточным отделом госдепартамента. С. Хорнбек видел панораму мирового развития с точки обзора, наиболее чувствительной для США, – сквозь призму их экономических интересов в Азии. Его бумаги – десятки аналитических записок, рассматривающих каждый заслуживающий внимания поворот в событиях международной жизни, обстоятельных и предельно (по меркам дипломатического ведомства) правдивых, – поучительное чтение. Все говорит о том, что Хорнбек располагал довольно внушительным ресурсом доверия и у своих непосредственных патронов – госсекретаря К. Хэлла и его заместителя С. Уэллеса, да, по-видимому, и у самого президента. В противном случае он едва ли решился бы высказывать ряд смелых суждений по поводу опасной ситуации, возникшей после капитуляции в Мюнхене. Влиятельное изоляционистское лобби всегда могло настоять на устранении любого – даже высокопоставленного – чиновника из дипломатического ведомства, если его взгляды не соответствовали принципам внешнеполитического «нейтралитета» США. С. Хорнбек бросил ему вызов, энергично оспаривая разумность продолжения подобного курса.

Уже 6 января 1939 г. С. Хорнбек, явно вдохновленный посланием Рузвельта конгрессу от 4 января, пишет С. Уэллесу докладную записку, в которой, подстраховавшись ссылкой на мнение разведорганов США и их компетентные оценки ситуации, излагает свою концепцию последовательного («шаг за шагом») наращивания давления на агрессоров, а в случае крайней необходимости – применения угрозы силы в качестве контрмеры. В этом любопытном документе, в котором легко угадывались контуры будущей доктрины национальной безопасности, в частности, говорилось:

«В США есть много людей, а среди них и некоторые государственные деятели, которые, судя по всему, думают, что кроме войны и отступления иного выбора нет. Длительное время я был убежден, что сохраняются и другие значительные возможности, если ответить на вызов демонстрацией твердости и достоинства. Мы не должны ограничиваться провозглашением наших принципов и изложением их в письменном виде в нотах. Мы должны последовательно добиваться того, чтобы они были признаны и уважались. В мире, который полагается только на силу, мы не можем надеяться выжить, прибегая к альтруистической болтовне. Мы должны использовать наш огромный потенциал – как экономический, так и финансовый – для поддержки принципов, которые мы считаем справедливыми. Но всего этого нельзя добиться окольными путями. В основу следует положить продуманную программу, предусматривающую постепенное наращивание давления с демонстрацией готовности сражаться в качестве последней меры и если это понадобится» {12}. По сути дела, здесь была изложена доктрина «сдерживания».