Макрон повернулся к Веспасиану.

— Ты сказал, сенатор, что у тебя для меня подарок. Хотелось бы взглянуть, есть ли от него какая-то польза, коль жизнь моя окончена.

Веспасиан достал из складок тоги кожаную сумку, открыл её и вынул два кинжала.

— Они оба твои, Макрон. Один ты двенадцать лет назад оставил в моей ноге на Эмилиевом мосту, второй — уронил в доме высокородной Антонии. Ты велел мне хранить его и для полного набора обещал третий. Поскольку очевидно, что тебе уже не сдержать обещание, я обойдусь без набора и эти два возвращаю тебе.

С этими словами он протянул кинжалы Макрону. Тот улыбнулся.

— Похоже, мне они нужнее, чем тебе. Спасибо, Веспасиан, я искренне тронут твоей заботой, — произнёс Макрон, а в следующий миг взгляд его сделался ледяным. Он посмотрел в глаза Веспасиану. — Что ж, так и быть, скажу тебе, почему ты так и не получил третий. По одной-единственной причине и имя ей — Калигула. Он знал, что я жажду твоей смерти, но как часть сделки, благодаря которой он стал императором, а я взамен — прокуратором Египта, я поклялся сохранить тебе жизнь, потому что он благоволит тебе.

— Но почему?

— Я задал ему тот же вопрос, и он ответил, что это из-за той ночи, когда ты спас Ценис от Ливиллы. Два стражника в тоннеле были убиты, но он этого не видел. Но затем, чтобы получить ключ и выпустить её из заточения, ты закричал, чтобы привлечь к себе внимание стражника на лестнице. Когда тот выбежал из дверей, ты ударил его ножом в горло. Ты был первым, кто на глазах у Калигулы убил человека, и не на арене, а в жизни. С тех пор он уважал тебя за это.

Веспасиан несколько мгновений размышлял над услышанным, мысленно проигрывая эту сцену.

— Да, но почему это для него так важно?

— Потому что ты не понёс за это никакого наказания. И он понял: оказывается, можно убивать безнаказанно. Для него это был момент радости.

Веспасиан в ужасе посмотрел на Макрона. О боги, сколько же крови пролилось из-за Калигулы!

— Ты хочешь сказать, это я поставил его на этот путь?

Макрон покачал головой и холодно улыбнулся.

— Нет, рано или поздно он встал бы на него сам. Я же хочу сказать, что тебе повезло. Ты единственный, кто может его не опасаться. Я дал ему клятву, что не стану тебе мстить, и я её сдержал. Он же вознаградил меня тем, что прислал тебя — подумать только, тебя! — передать мне смертный приговор. Предполагаю, в его понимании это остроумная шутка.

— Возможно. Или же потому, что первоначально это была моя идея. Я знал, что ты замыслил сделать в Египте. Антония раскрыла твои планы. И я решил, что хотя она и устранила Поппея, ты нашёл бы другие источники средств, чтобы стать императором на Востоке.

— Поппей умер сам. Это всем известно.

— Нет, Макрон, он был убит. Кому, как не мне, это знать. Я тоже приложил руку к его убийству.

Макрон пристально посмотрел на Веспасиана.

— А ты опаснее, чем я думал. Наверно, зря я сдержал свою клятву и пощадил тебя. Но ты прав. Я действительно нашёл другой источник денег, правда, теперь мне от него никакого прока. Жизнь моя кончена.

— Если ты не хочешь делать это на виду у всех, можешь воспользоваться капитанской каютой, — произнёс Веспасиан, подводя под разговором черту.

— Что ж, спасибо хотя бы за это. — Макрон протянул один из кинжалов Эннии. — Пойдём, дорогая моя. У меня впереди целая вечность, чтобы заслужить твоё прощение.

— Оно тебе не требуется, Квинт, — отвечала Энния, беря мужа за руку.

И они поднялись по сходням навстречу собственной смерти.

Веспасиан проводил их взглядом. Затем, пропустив мимо ушей яростные стенания капитана по поводу того, что тот-де лишился двух пассажиров, а значит, и их денег, повернулся к эскорту Макрона.

— Как только они исполнят волю императора, заберите тела для погребения. Сделайте это немедленно, но только не в Риме.

— Пойдём, проверим, не обманул ли он нас, — негромко сказал Клемент, когда всадники молча кивнули в знак согласия.

— Думаю, что нет, — ответил Веспасиан, отнюдь не испытывая желания видеть труп Макрона.

То, с каким достоинством Макрон и Энния приняли свою судьбу, потрясло его до глубины души. И хотя Макрон наверняка был бы рад его собственной смерти, ему не хотелось лицезреть останки бывшего врага.

Вместе с Клементом они прошли в кабину капитана на корме судна и заглянули в люк. Внизу, в тусклом свете, на полу лежали Макрон и Энния. Левой рукой они обнимали друг друга, правой по-прежнему сжимали рукоятки кинжалов, которые вонзили друг другу в сердце.

— Единственный разумный поступок Калигулы, — заметил Клемент, глядя на посмертные объятия супругов.

— Это точно, — согласился Веспасиан и повернулся, чтобы уйти. Нам пора в Рим. Хотелось бы знать, какое новое безумство у него на очереди.

* * *

Новое безумство, как оказалось, вылилось у Калигулы в практическую затею. Испытывая ежедневную потребность общаться со своим братом Юпитером, но не желая осквернять себя соприкосновением с простыми смертными, он решил построить огромный виадук, длиной в пятьсот шагов, который соединит его дворец на Палатине с храмом Юпитера на Капитолии. Это, рассуждал он, позволит ему, подобно богу, шествовать в вышине над головами простых людей, править которыми он снизошёл с небес.

В течение последующих месяцев римляне с ужасом наблюдали, как между двумя холмами возводится уродливая постройка. Она не только портила красивый вид, но и внесла полный хаос в повседневную жизнь горожан. Все ресурсы были брошены на возведение небесного моста — этой последней причуды божественного императора.

Калигула, разумеется, не замечал неудобств, причиняемых этой стройкой городу и его обитателям. Более того, каждый день их ждали новые забавы, пропустить которые никто не имел права: скачки, гладиаторские бои, травля диких животных и, конечно же, выставление напоказ Друзиллы. Последнее действо с каждым днём становилось всё экстравагантнее, не только по количеству участников, но также по продолжительности и степени извращённости.

Что касается Веспасиана, то после смерти Макрона он старался не привлекать внимания к своей персоне. Поскольку должности в городе у него больше не было, он не участвовал в устройстве императорских празднеств, а лишь их посещал, натужно изображая восторг и печально наблюдая за тем, как казна пустеет буквально на глазах. Его жизнь вращалась вокруг Ценис и заседаний Сената, который раболепно соглашался со всеми требованиями Калигулы. Он редко видел императора в частной обстановке, лишь время от времени на пиру во дворце, причём всякий раз ждал очередного приглашения с ужасом. У Калигулы появилась новая забава: в перерывах между блюдами он потехи ради казнил преступников. В целом же, если бы не эти кровавые пиршества, жизнь его протекала бы тихо и незаметно.