Но с началом еврейской эмиграции именно этот небольшой, даже без секретарши, кабинетик на третьем этаже длинного четырехэтажного дома номер 1-А на Комсомольской площади стал вожделенным и в то же время гибельным местом. Даже самые рьяные и незапятнанные молодые партийные и гэбэшные выдвиженцы, горящие желанием построить на своей честности карьеру, уже через неделю после вселения в этот кабинет утрачивали невинность, или, говоря языком официальным, «попадали в паутину сионизма и падали жертвой стяжательства». А проще сказать – начинали брать взятки.

Да и как было не брать, когда поток немыслимых для простого человека денег и подношений в виде ювелирных изделий начинал ломиться в ваши двери в 7.00 утра и не прекращался до вечера. Конечно, далеко не все евреи-эмигранты были подпольными миллионерами, нажившими свои состояния в теневой экономике южных по преимуществу республик или на пошиве джинсов или плащей «болонья» где-нибудь в Риге. Но рядовой эмигрант, то есть эмигрант среднего достатка, обычно и не поднимался в кабинет начальника таможни. Рядовой эмигрант вез с собой главным образом книги – гигантское количество русских книг, без которых, как выяснилось, ни один еврей просто не мыслил своей жизни в Израиле, Америке, Канаде и в Австралии. Иногда эти книги сопровождала домашняя утварь, энное количество мебели и даже пианино…

Но со всем этим массовым потоком этих книг, затрепанных нот, застиранного белья и дешевой мебели легко, без всякого начальства справлялись рядовые инспекторы в общем зале досмотра и упаковки багажа.

О, безусловно, и эти инспекторы брали взятки. Например, за «недосмотр» книг, объявленных «национальным достоянием советского народа». Приказом министра культуры в категорию «национального достояния» входили в те дни все книги, изданные в СССР до 1946 года, даже сочинения Джека Лондона, Бальзака и Карла Маркса. Впрочем, сочинения Маркса, а также его гениальных учеников Ленина и Сталина евреи с собой почему-то не везли, но вот без Джека Лондона, Фенимора Купера, Сергея Михалкова и Владимира Солоухина из СССР не выезжала ни одна еврейская семья! Да, эти читатели легко смирялись с тем, что из их багажа инспекторы изымали, как запрещенные к вывозу, семейные реликвии в виде бабушкиных серебряных ложек или маминого фарфора, но они стояли насмерть, устраивали скандалы и грозились, что вообще не уедут из СССР, если им не разрешат взять с собой полные собрания сочинений Шолохова, Маяковского и Николая Островского.

Странный народ, что говорить! Только за то, чтобы, не дай Бог, не остаться за границей без чтения, некоторые совали инспектору в карман даже сотенные купюры…

Впрочем, выше этого зала ни их скандалы, ни их мелкие взятки не поднимались. Наверх, на третий этаж, в кабинет начальника таможни поднимались только те, кто хотел заранее договориться о беспрепятственном, а точнее, без всякого досмотра прохождении своего багажа. Обычно такие посетители негромко стучали в дверь кабинета толстым золотым перстнем на правой руке, потом приоткрывали дверь, просовывали голову и спрашивали с кавказским или среднеазиатским акцентом:

– Р-разрэшите!

А зайдя, плотно, со значением закрывали за собой дверь, садились на стул напротив начальника таможни и говорили:

– Дорогой! У тебя дети есть?

– А в чем дело? – спрашивал начальник таможни.

– Нет, ты мне, как другу, скажи: дети есть? Жена?

– Ну, есть, конечно…

– Отчень харашо! У меня для тваих детей есть небольшой сувенир. Вот этот маленький колечко с два карат бриллиантом. Очень хачу, чтобы твая дочка насила, когда большой вырастет. Падажди! Падажди, не красней, дарагой, это не вызятка! Это же не тебе! Тваей дочке! А мне все равно не нужно, не могу вывезти, запрещено. Ну, что делать? Выбрасывать! Хочешь – в окно выброшу, да? При тебе счас выброшу, клянусь матери магилой! Лучше вазьми для дочки, не обижай ребенка!…

После такой «разведки боем» остальная операция по проталкиванию багажа без досмотра была уже делом техники. Как только начальник таможни опускал то колечко (или кулон) в свой карман, посетитель спрашивал:

– Слушай, друг, а ваапще у тваей жены кагда день раждений?

– Ну, еще не скоро…

– Очэнь жалко! Слушай, может быть, я ей магу заранее цветы подарить? Ты не будешь ревновать, правда? Я же уезжаю. Какой твой домашний адрес?

Интересно, что ни один из этих посетителей никогда не делал подарков самому начальнику таможни – даже мундштука ему не дарили! А только его жене и детям. Им и только им в тот же вечер доставлялись на дом ящики с коньяком «Арарат» и виски «Белая лошадь», коробки с сигаретами «Marlboro», гигантские торты «Киевские», корзины с отборными фруктами, а в прихожей посетитель как бы невзначай опускал хозяину в карман толстый конверт с пачкой сторублевых купюр.

После пары месяцев такой усиленной сионистской обработки очередной начальник московской грузовой таможни в отчаянии от потери своей кристальной честности глушил остатки своей партийной совести в ресторанах «Арагви» и «Узбекистан» жирными шашлыками, литрами водки и профессионально-нежными заботами юных красоток, состоящих на комсомольском учете в секторе «А» Третьего управления КГБ СССР. Рано или поздно для одной из таких комсомолок начальник таможни снимал однокомнатную квартиру где-нибудь в районе «Войковской» или «Речного вокзала» и там, в порыве пьяного самобичевания, плача и разрывая на себе рубашку, каялся в том, что «продался жидам».

Дальнейшее было рутиной, малоинтересной для массового читателя. Ну, увольняли грешника, ну, переводили на другую работу с выговором по партийной линии. Но никогда не судили. Зачем привлекать общественное внимание к человеку, случайно попавшему в сети сионизма?

За матово-стеклянной дверью кабинета начальника грузовой появлялся новый самоуверенный офицер с незапятнанной анкетой, большим партийным стажем и дюжиной благодарностей за «преданность Родине» и «оперативность в работе».

К сожалению, и у него через месяц появлялась какая-то странная краснота в глазах и начинали дрожать руки. А еще через месяц Второе управление получало либо анонимный донос от одного из инспекторов таможни о грехах своего начальника, либо оперативное сообщение одной из «комсомолок».

И в конце концов эта постоянная чехарда в руководстве московской грузовой таможни привлекла внимание самого Цвигуна, заместителя Юрия Владимировича Андропова. Как человек решительный и резкий, четырьмя годами позже прославившийся самоубийством, Цвигун матерно выругал начальника Второго управления и сказал, что он сам подберет человека на эту опасную должность. После этого он снял телефонную трубку ВЧ и позвонил генералу Каторгину, начальнику Главного управления исправительно-трудовых учреждений – организации, более известной миру по своему предыдущему названию ГУЛАГ.

– Ты можешь подобрать мне надежного человека? – спросил Цвигун у Каторгина после короткого изложения ситуации в таможне.

Спустя неделю Каторгин прислал Цвигуну личные дела трех начальников сибирских лагерей, известных всему уголовному миру под кличками Бешеных. Причем в каждой из этих папок лежали рапорты инспекционной службы ГУИТУ, которые характеризовали кандидатов – двух мужчин и одну женщину – как совершенно неподкупных.