Комиссар устроил разнос командиру партизанского отряда за то, что тот держит в отряде еврейского пацана – немцы могли по той же примете распознать в мальчишку иудея и расстрелять на месте или, что еще хуже, выпытать у него месторасположение партизанского отряда. И, улетая на Большую землю, комиссар увез Веню с собой. Но на Большой земле они оба попали под бомбежку, комиссар погиб, а Веня оказался в госпитале с ожогом спины. После госпиталя он доехал-таки до Самарканда, до своих новых родственников. Здесь жена майора Брускина Ребекка Марковна подкормила его южными фруктами, одела, окружила домашним теплом и, когда Красная Армия освободила Крым, увезла со своими шестью детьми в Одессу, в тихий домик на Третьей линии Фонтана.

Но в крови у мальчишки уже был партизанский дух, он сбежал из Одессы с ватагой беспризорников, кочевал по стране на крышах вагонов и в компании таких же беспризорников попался на воровстве мешка сахара с волжской баржи, за что получил десять лет лагерей.

В возрасте 25 лет Вениамин Брускин вышел из лагеря с твердым намерением завязать с блатной жизнью, а единственным местом, где он мог найти крышу над головой, был тот маленький, но многолюдный дом на Третьей линии Фонтана в Одессе.

Как ни странно, его приняли там без единого слова попрека. Может быть, в память о майоре Брускине, который не вернулся с войны, а может быть, просто по доброте душевной Ребекки Марковны, которая одна подняла к тому времени на ноги шесть своих детей. Но без образования и все с тем же партизанско-авантюрным вирусом в крови Вениамин даже и после десяти лет лагерей не смог «ишачить от восьми до пяти» и ударился в искусство – стал сначала администратором цирка, потом придумал свой первый цирковой номер – полет из пушки на спину скачущей по арене лошади, потом – полет на мотоцикле, ну и так далее – до гонок на мотоциклах по вертикальной стене и театра лилипутов.

Однако в какие бы авантюры ни бросала Брускина его партизанская натура, он, бывший беспризорник, свято ценил свою приемную мать Ребекку Марковну. И когда она решила, что «вся Одесса едет, и нам пора», Брускина осенил гигантский план: вывезти в Америку всех Брускиных – не только Ребекку Марковну с ее детьми, а всю мишпуху.

Роман с Седой Ашидовой задержал осуществление этого плана на целый месяц, но больше Вениамин Брускин задерживаться в СССР не мог – 39 взрослых родственников с детьми и всей остальной мишпухой дышали, как он говорил, ему в затылок.

– Когда ты хочешь ехать? – тихо спросила Седа, стоя с ним в Шереметьевском аэропорту и провожая взглядом «Ту-134», увозящий в Улан-Батор труппу единственного в Европе театра лилипутов.

– У меня билет на 17 октября, ты же знаешь, – сказал Брускин.

– Ты не хочешь взять меня с собой?

– Ты шутишь.

– Конечно, шучу. Где будем обедать? У меня или в «Арагви»?

– В Тарасовке.

На оставшиеся до его отъезда пять дней Седа взяла отпуск и провела его со своим любимым, не расставаясь с ним ни на минуту.

17 октября в 14.00 самолет «Ту-134» советской авиакомпании «Аэрофлот» рейсом номер 208 увез «спасителя еврейского народа» Вениамина Брускина в эмиграцию.

18 октября в 9.35 утра диспетчер «Скорой помощи» больницы имени Склифосовского получил по телефону срочный вызов по адресу Комсомольская площадь, 1-А.

– Опять эта Седа! – сказал диспетчер. – Давно она не чудила!

Он оказался прав даже больше, чем думал.

Прибыв на Комсомольскую площадь в дом номер 1-А и поднявшись на третий этаж в кабинет со взломанной дверью, врачи обнаружили там милицию, скорбную толпу сотрудников таможни и труп майора Седы Ашидовой. Хотя, милиция задержала всех, кто оказался в то утро в таможне, одного взгляда на Седу было достаточно, чтобы понять, что это самоубийство. Седа стреляла себе в грудь, в сердце, из именного пистолета системы «Макаров» с выгравированной на нем личной подписью министра МВД СССР генерала Щелокова.

Выслушав рапорт начальника Второго главного управления КГБ о самоубийстве майора Седы Ашидовой, генерал Цвигун спросил:

– Вы назначили расследование?

– Милиция расследует. Но честно говоря, что тут расследовать, товарищ генерал? – ответил начальник Второго управления. – И так все ясно. Жидам она мешала, жиды ее и убили!

P.S. По странному стечению обстоятельств через четыре года, 18 января 1982 года, выстрелом из именного оружия покончит жизнь самоубийством генерал КГБ Цвигун, а еще через восемь месяцев – министр МВД СССР генерал Щелоков. Но к еврейской эмиграции эти самоубийства отношения не имели.

Хотя – кто знает?!

Быть патриотом, учит Коммунистическая партия, – значит быть активным, сознательным, передовым борцом против темных сил реакции, мракобесия и человеконенавистничества, выступающих под антикоммунистическими штандартами империализма, на которых время от времени меняются только символы. Смена символики означает лишь перегруппировку в лагере наших врагов, однако классовая сущность фашизма не меняется от того, выступает ли он под знаком коричневой свастики, под голубой звездой сионизма или под звездно-полосатым флагом американского империализма.

Евгений Евсеев, «Фашизм под голубой звездой», Москва, 1971

Большевизм есть сатанинское насилие над русским духом. Он развился в благоприятной среде русского варварства, унаследованного в многовековой истории, как жертва европейской катастрофы, общеевропейского банкротства.

Протоиерей Сергий Булгаков, 1942

Фридриху Дозорцеву, следователю 18-го районного отделения милиции, тоже все было ясно в деле майора Седы Ашидовой. Свидетели – восемь сотрудников таможни и четыре отправителя грузового багажа – показали, что майор Ашидова пришла на работу в 9.05, поднялась, ни с кем не поздоровавшись, в свой кабинет и тут же заперлась изнутри. Она не приняла ни одного посетителя из очереди, поджидавшей ее в коридоре, а на стук старшего инспектора таможни Григория Королько, который принес ей на подпись багажные документы, сказала через дверь: «Я занята. Через час».

Ровно через двадцать минут в ее кабинете прозвучал выстрел. Испуганные грузоотправители и сотрудники соседней с ее кабинетом бухгалтерии таможни стали стучать в дверь, а инспектор Королько локтем выбил матовое стекло и, еще не открыв дверь, увидел Ашидову за ее письменным столом – отброшенную выстрелом к спинке своего кресла, с пистолетом в руке.

Медицинская экспертиза и отпечатки пальцев на пистолете и на сейфе, в котором Ашидова хранила свой «Макаров», также однозначно свидетельствовали о том, что Ашидова сама открыла этот сейф, достала оружие, села в кресло и, посидев минут десять, прижала пистолет к левой груди и нажала курок.

И тем не менее одна деталь портила ясность всей картины и не позволяла Дозорцеву закрыть дело.

В момент самоубийства Ашидовой в таможне находились двенадцать грузоотправителей – четверо на третьем этаже, в очереди возле ее кабинета, и восемь внизу, в зале досмотра багажа. Но когда через пару минут после выстрела милиция блокировала все выходы и входы таможни, грузоотправителей было уже не двенадцать, а десять.