Судя по всему, комната ожидает прихода маляров, призванных замазать мириады отметин прошлого и заново покрыть все свежим слоем краски. Готовясь к приходу рабочих, Бесси снимает с окон тяжелые шторы, пока Фрэнни спит на кушетке. Внезапно, быть может в первый раз за многие годы, комнату заливают солнечные лучи, освещая беспорядок, могущий помешать работе маляров.

Изображение квартиры семейства Глассов — единственное в своем роде у Сэлинджера. Ни в одной другой его вещи обстановка не прописана так тщательно. Сэлинджера, как правило, не занимает убранство помещений, в то время как предметы одежды часто играют у него большую роль. А вот на одежде Фрэнни и Зуи внимание Сэлинджера не задерживается. Их характеры представлены через обстановку, в которой мы с ними встречаемся. Впервые читатель видит Зуи в «скромном храме» его драгоценного «я». Фрэнни он наблюдает в гостиной, где погребены семейные воспоминания Глассов. И более чем какой-либо другой призрак прошлого в ней постоянно присутствует дух Симора. Это он довел Фрэнни до отчаяния а Зуи — до гнева. «Весь этот чертов дом провонял привидениями», — жалуется он.

Комната также символизирует духовное и эмоциональное состояние Фрэнни. Понимание этого открывает в ней огромное количество смыслов и дает предчувствие светлой концовки. Помимо самих Фрэнни и Зуи во второй сцене присутствует еще один персонаж: солнце. Когда Бесси снимает тяжелые шторы и солнечный свет вливается в комнату, где Фрэнни съежилась на старой кушетке, она впускает весь внешний мир — включая детей, играющих на ступеньках школы на противоположной стороне улицы, — в анклав Глассов, как яркий луч в гробницу.

Зуи пытается втолковать Фрэнни, что все ее страдания — результат неправильного использования Иисусовой молитвы. Он говорит, что ее жажда духовных сокровищ не сильно лучше столь презираемой ею жажды сокровищ материальных. Зуи обвиняет сестру в том, что она ведет «этакую ничтожную брюзгливую священную войну… против всех и вся», представляя себя великомученицей. Слова Зуи доводят Фрэнни почти до истерики, но он непреклонен. Он продолжает настаивать на том, что если она хочет устроить нервный срыв, то пусть устраивает его в колледже, а не дома, где она любимица семьи и живет на всем готовеньком.

Захваченный собственным красноречием, Зуи выражает сомнение в искренности веры Фрэнни. Он спрашивает, как она может твердить Иисусову молитву, если не принимает Христа таким, каков Он есть. Он напоминает Фрэнни, как в детстве она пришла в ярость, узнав, что Иисус ставит людей выше «птиц небесных». Сердцу Фрэнни «более любезен» Франциск Ассизский, чем гневный пророк, грубо опрокинувший столы в храме, и она перекраивает под него Христа. «Боже правый, Фрэнни, — умоляет Зуи. — Если уж ты хочешь творить Иисусову молитву, то по крайней мере молись Иисусу, а не Святрму Франциску, и Симору, и дедушке Хайди, единому в трех лицах».

В «Зуи» можно найти множество сразу узнаваемых религиозных символов. Но начало истинного духовного просветления, к которому приходит Зуи, прописано исключительно тонко. Тут Сэлинджер уходит от толковательской манеры свиоих поздних произведений и возвращается к мягкой ненавяэчивости Колфилдовской эпохи.

Посреди своей назидательной речи Зуи выглядывает из окна, и его внимание привлекает простая сценка, разыгрывающаяся внизу на улице. Она захватывает его, и он сначала даже не понимает почему. Маленькая девочка, лет семи, и темно-синей курточке играет в прятки со своим песиком таксой. Девочка спряталась за деревом, и песик потерял ее из виду. Обезумевший от испуга таксик носится взад-вперед в поисках хозяйки. Будучи уже на пределе отчаяния, он наконец улавливает ее запах и бросается к ней. Девочка кричит от восторга, а песик лает от счастья. Их воссоединение завершается объятиями, после чего оба удаляются в сторону Центрального парка.

Объясняя эту сценку, Зуи, возможно, лишает ее изначальной акварельности. «Есть же славные вещи на свете, — говорит он. — Какие же мы идиоты, что так легко даем сбить себя с толку. Вечно, вечно, вечно, что бы с нами ни случилось, черт побери, мы все сводим обязательно к своему плюгавенькому маленькому «я». Его слова можно интерпретировать как соединение ранних и нынешних мотивов Сэлинджера. Случайный взгляд на обычное происшествие позволяет Зуи пробудиться и вдруг увидеть красоту мира. Подобно Бэйбу Глэдуоллеру и Холдену Колфилду, Зуи находит спасение в чистоте маленькой девочки. Но Зуи идет дальше Бэйба и Холдена, осознав, что узреть божественную красоту мира человеку мешает его «я».

Идеи, содержащиеся в «Зуи», Сэлинджер почерпнул из двух источников: из книги, опубликованной «Братством самоосуществления», и из своей борьбы с собственным «я». Во время работы над «Зуи» Сэлинджер продолжал поддерживать свнязь с «Братством самоосуществления», завязавшуюся в 1955 году «Братство» было основано в 1920 году индийским гуру Парамахансой Йоганандой. Когда в 1954 году Сэлинджер прочел книгу Йогананды «Автобиография йога», она утвердила его в собственных религиозных убеждениях и повлияла на его брак с Клэр. Проштудировав «Автобиографию йога», так же как перед тем «Провозвестие Рамакришны», и вплетя многие элементы содержащегося в этих книгах учения в ткань своего творчества, Сэлинджер с головой погрузился в другие тексты Иогананды. И прежде всего в его двухтомный труд «Второе пришествие Христа. Воскресение Христа внутри вас». Религиозные принципы, изложенные в этом труде, и легли в основу духовной проповеди Зуи.

Йогананда утверждал, что через божественное откровение ему было явлено единственно верное знание о жизни Христа. В своем объемистом сочинении он дает собственное толкование словам и деяниям Христа. В книге «Второе пришествие Христа» четыре Евангелия анализируются построчно. Согласно Йогананде, Иисус так глубоко проникся мыслью о Боге, что слился воедино с Всемогущим и таким образом стал Сыном Божьим. В этом заключена его святость, но не божественность. Йог полагал, что каждый человек — дитя Божье и может пробудить в себе святость путем молитвы и медитации. В пробуждении такой святости ему и виделся истинный смысл воскресения. Таким образом, второе пришествие Христа не есть физическое событие, которого следует ожидать. Йогананда считал, что обещание Христа вернуться может быть осуществлено любым человеком в любое время через духовное слияние с Богом. Йогананда называет это духовное пробуждение «Христопознанием» и описывает его как способность всех людей дойти до состояния святости, осознав присутствие Бога во всех вещах.

Критики сходятся во мнении, что из всех созданных Сэлинджером образов, не считая Холдена Колфилда, Зуи — самый совершенный. И если голос повествователя принадлежит одновременно автору и Бадди Глассу, то как персонаж Сэинджеру ближе всего именно Зуи Гласс. За время после завершения «Над пропастью во ржи» Сэлинджер укрепился к идее, что его творчество должно быть эквивалентом духовной медитации. Этому весьма поспособствовало его затворничество в Корнише. Всеобщий интерес к Сэлинджеру, восторженные письма поклонников, неумолкающие похвалы и рецензиях и статьях вторгались в его медитацию, поэтому он заявлял, что внимание к нему только мешает писательской работе и что он теряет способность творить, когда чувствует себя «героем новостей». Однако существовала еще одна частичка Джерома Д. Сэлинджера, которая тайно подпитывалась тем самым вниманием и похвалами, которые он публично отвергал. Великая ирония жизни Сэлинджера как раз и заключалась в парадоксальности этой ситуации. Поскольку писательство он считал формой медитации, совершенствование в мастерстве давало результаты, подпитывавшие его «я».