Зуи, будучи актером, оказывается в такой же ситуации. Профессия, им избранная, питает то самое «я», в котором он видит свой духовный изъян. А ведь Зуи, подобно Сэлинджеру, относится к своей работе как к священнодействию. В своем письме Бадди убеждает Зуи играть, как Симор впоследствии будет убеждать Бадди писать — «в полную силу», словно молясь. Сэлинджер подкрепляет свою идею о труде как священнодействии цитатами из «Бхагавадгиты», которыми увешана дверь комнаты Бадди и Симора. «Да будет у тебя устремленность к делу, но никогда к его плодам, да не будет плод действия твоим побуждением». Эта цитата предвосхищает финал рассказа: «Каждое действие совершай, сосредоточившись в своем сердце на Высшем Владыке… Работа, совершенная ради награды, много ниже той, которая вершится без страсти, в бел мятежности самоотречения». Проблема, стоявшая как перед Сэлинджером, так и перед его персонажем, заключалась в том, как отдаваться работе без остатка и при этом не соблазняться плодами собственного труда.

Зуи выдает набор неоспоримых духовных истин, но безрезультатно. Фрэнни в конце концов начинает рыдать, и Бадди сообщает нам, что Зуи, ощутив в воздухе запах поражении, вынужден в смятении покинуть комнату. Его аргументы, обращенные к Фрэнни, были логичны. Но что-то главное он упустил.

Заключительный эпизод повести начинается в комнате, которую Бадди и Симор делили в детстве и откуда Зуи звонт Фрэнни, прикидываясь, будто это Бадди. Комната превратилась в реликварий. Ее сохранили точно такой, какая она была семь лет назад в момент самоубийства Симора. Бадди запретил убирать телефонный аппарат со стола Симора, видя в нем символ общения с братом и непризнания разлуки с ним. К этому телефону зашедшего в комнату Зуи бросает словно марионетку на ниточках. Он поднимает трубку, закрывает микрофон платком и набирает номер.

Самые насыщенные сцены у Сэлинджера — те, где простейшие движения высекают искорку смысла, из которой рождаются языки пламени. Зовя Фрэнни к телефону, мать говорит ей, что на проводе ее старший брат Бадди. Фрэнни пересекает переднюю, чтобы взять трубку в спальне родителей. Вокруг беспорядок. В передней стоит запах свежей краски, и девушке приходится ступать по устилающим пол газетам. Чем ближе Фрэнни к телефону, тем больше она походит на ребенка. Даже ее модный шелковый халат чудесным образом уподобляется «детскому шерстяному купальному халатику». Картинка это мимолетная, и повествование под конец становится отстраненным, однако в волнах запаха свежей краски и отзвуках призыва Зуи обрести знание о Христе Фрэнни мистически воплощает собой слова Иисуса: «Если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное».

Именно в последнем разговоре между героями сливаются обе части произведения под названием «Фрэнни и Зуи». На протяжении долгого отрезка времени Фрэнни убеждена, что разговаривает со своим братом Бадди, звонящим из своего обиталища в лесах штата Нью-Йорк. Пребывая в этом заблуждении, Фрэнни дает выход своему гневу на Зуи и заявляет, что тот не имеет морального права судить об Иисусовой молитве. Она обвиняет Зуи в том, что его все на свете злит.

Фрэнни в конце концов догадывается, что разговаривает с Зуи. То, что потом происходит между братом и сестрой, очень напоминает противостояние между Холденом и Фиби в финале «Над пропастью во ржи». Даже после того, как его обман раскрыт, Зуи настроен продолжать разговор, несмотря на раздражение Фрэнни. Фрэнни неохотно соглашается выслушать его последний аргумент, однако требует, чтобы он говорил быстрее и затем оставил ее в покое. Слова Фрэнни «оставь меня в покое» резанули Зуи точно так же, как требование Фиби «заткнуться» поразило Холдена.

Слова Фрэнни заставляют Зуи отрешиться от собственного «я» и пойти навстречу сестре. Он меняет тон. Дает Фрэнни добро на то, чтобы творить Иисусову молитву. Зуи лишь умоляет се сначала «опознать чашку освященного куриного бульона», предложенного ей с любовью. С душевной болью Зуи уговаривает Фрэнни не бросать театр. Причина этой боли кроется в его признании, что актерство есть прямой результат желания, желания получать похвалы и обладать плодами своего труда. А «единственный смысл религиозной жизни, — сокрушается он, — в отречении», то есть в отрешенности от желаний. На его взгляд, у Фрэнни нет выбора. Она должна играть на сцене, поскольку Бог дал ей актерский талант. «Тебе остается только одно — единственный религиозный путь — это играть. Играй ради Господа Бога, если хочешь — будь актрисой Господа Бога».

Зуи конечно же говорит и о себе, и о своих внутренних борениях, не только о Фрэнни. Он не поучает Фрэнни и не подводит ее к постижению истины. Она открывается им одновременно. Изъян логики Зуи и даже самой Иисусовой молитвы — не в неверном духовном посыле, а в отсутствии божественного просветления, даруемого общностью с людьми. Святость заключена в чашке куриного бульона, предложенной матерью, в радости, испытанной девчушкой и ее песиком, — все это не простые банальности повседневной жизни. Они-то и есть настоящие чудеса, за которыми скрывается лик Божий.

Далее Зуи излагает историю о Толстой Тете — сюжет, ставший одним из наиболее вдохновляющих и знаменитых образов в творчестве Сэлинджера. Когда совсем юный Зуи выступал в радиовикторине «Умный ребенок», однажды, перед самым выходом на сцену, его брат Симор подошел к нему и попросил почистить ботинки. Зуи взбеленился. Он считал зрителей в студии идиотами. Он считал устроителей шоу идиотами. И он не собирался надраивать для них ботинки, тем более что их все равно никто не увидит. Но Симор жестко отмел его аргументы. Он велел брату начистить ботинки «ради Толстой Тети». Симор не объяснил, кто такая эта Толстая Тетя, но перед глазами Зуи возник отчетливый образ больной раком женщины, сидящей на крыльце и слушающей радио, и он каждый вечер перед выходом к микрофону чистил ботинки. Свой образ Толстой Тети сложился и у Фрэнни, которую Симор просил ради этой Тети быть позабавнее на сцене.

Но что это за Толстая Тетя, ни Зуи, ни Фрэнни не понимали до того момента, пока духовная близость между братом и сестрой не позволила им узреть лик Божий. «И разве ты не знаешь… кто эта Толстая Тетя на самом деле? — спрашивает Зуи. — Это же сам Христос. Сам Христос, дружище».

Пвесть о Толстой Тете — притча. Констатация присутствия Бога во всех нас. Зуи она позволяет вырваться из тисков собственного «я». Его сестре она объясняет, как можно «беспрерывно молиться», не повторяя чужие слова, а совершая все поступки как некое священнодействие.

Радость понимания переполняет Фрэнни, и, точно так же ник Бэйб Глэдуоллер и сержант Икс в сходных обстоятельствах, она погружается в блаженный сон.

В «Зуи» Сэлинджер обнажил свое нутро, показав ту войну, что кипела в нем между духом и эгоистическим «я». Муку, переживаемую детьми семейства Глассов, чувствующими свою обособленность от окружающих, их создатель знал слишком хорошо. Борьба с самими собой за приятие окружающего мира пелась не только сестрой Фрэнни и братом Зуи, но и писателем, наделившим их жизнью. В «Зуи» также нашло отражение величайшее из терзаний Сэлинджера. Когда отчаяние и одиночество побудили его искать Бога в писательстве, он вдруг обнаружил, что его работа — самая большая помеха единению с Господом. Ему нужно было теперь придумать, каким образом продолжать славить Его в своих трудах, отстраняясь при этом от материального поощрения.