Можно расслабиться, — вдруг губы эсэсовца сомкнулись. В глазах появилось смятение. Хайнц вновь почувствовал резкую боль и бурчание в животе. «Проклятье. Надо обязательно показаться врачу», — подумал он и уже озлобленно бросил сержанту:

— Собирайся. Через десять минут отъезжаем. Я разомнусь.

Хайнц осторожно вышел из бронемашины и засеменил к ближайшим кустам, где была организована отхожая яма. Добежать не успел, упал, зацепившись ногой за бугристый корень, присыпанный снегом.

— Черт побери! — ругнулся офицер. Запыхтел, потянулся за фуражкой. Лицо синюшно-красное от злости. Талый снег каплями стекал за ворот рубашки. — Проклятье! — зарычал он, поднимаясь. Ему помогли охранники батареи, прибежавшие на окрик.

— Что это? Кто стреляет?

Из-за леса со стороны аэродрома доносились винтовочные и пулеметные выстрелы, разрывы гранат. Тарахтели мелкокалиберные зенитки, словно малооборотистые дизеля.

— Тревога! — заорал эсэсовец и, позабыв о конфузе, произошедшем во время падения, бросился к батальонному вездеходу. — Все на аэродром! — гаркнул он дежурному сержанту, выскочившему из радийного автомобиля. — Передай гауптштурмфюреру СС Отто Рану, пусть следует за мной, — и, рванув дверь личного «Кюбельвагена», втиснулся в машину. — Спишь, собачье отродье? — рыкнул на водителя. — Гони на аэродром…

Хайнц чувствовал, что произошло нечто архистрашное, непоправимое. Нахлынувший груз ответственности вдавливал в сиденье, стеснял дыхание. Он, шумно дыша, расстегнул ворот рубашки и, подавшись вперед, пристально всматривался в дорогу.

— Быстрее, быстрее, — торопил водителя.

По мере приближения к аэродрому интенсивность стрельбы усилилась, что еще больше будоражило воображение немецкого комбата. Он укреплялся мыслью, что на аэродроме произошло чрезвычайное происшествие.

— Лишь бы фюрер был жив, лишь бы фюрер был жив, — шептали обветренные губы. — Фюрер должен выжить. Сколько было покушений? Всегда он выходил целым и невредимым, он заговоренный. Вождь не может умереть… — он видел десятки раз вождя, выходившего из машины, знал личных телохранителей, готовых отдать жизнь за него… отдать жизнь за него… Этого не может быть!.. Хайнц почувствовал во рту солоноватый привкус крови. Кровь шла из надкушенной нижней губы. Но он не замечал боли, не чувствовал капель, стекающих по подбородку, только солоноватый вкус напоминал о ее присутствии. — Быстрее, быстрее, — гнал водителя. А перед глазами страшные картины-галлюцинации, похожие на видение сквозь туман…

…Группенфюрер отброшен на лимузин. Вокруг лежат опрокинутые рослые белокурые телохранители, набежавшие адъютанты. Глянцевый бок «Мерседеса» в крови, снег в крови. Много крови. Снайперские выстрелы никому не дали шансов даже оглянуться. У ног Гитлера лежит водитель, пытавшийся втолкнуть вождя в машину…

— Фюрер жив, он не может умереть! Иначе погибнет нация… — шепчут губы. — Быстрее, быстрее, — Хайнц рычит, подгоняет водителя, опережая «Опель», выскочивший из леса. Машина, набитая егерями, как и люди его батальона, спешила на помощь.

«Кубельваген» ворвался на аэродром в самый разгар боя.

Визжат тормоза, руль резко бросается вправо. Вездеход развернулся, но удержался, не перевернулся, подставившись левым боком. Водитель успел уклониться, уйти. Длинная огненная трасса пронеслась рядом, превращая в щепу остатки шлагбаума, будку часового.

Хайнц с «парабеллумом» в руках, в расстегнутой шинели, без фуражки — она так и осталась лежать недалеко от отхожего места — вывалился из вездехода и залег за передним колесом. Присмотрелся вокруг. Повсюду валялись труппы охранной команды аэродрома, разбитая автомобильная техника. Ангар и летный домик горели. Склад с боеприпасами оставался невредимым. Возле него из траншеи велся ответный автоматно-винтовочный огонь. Впереди в полукилометре возвышался домик руководителя полетов. Недалеко располагались истребители и огромный «Кондор». Самолеты без видимых повреждений. Ближе к КПП грозно крутила башней «Пантера», рядом стоял бронетранспортер. Правые вышки молчали, по всей видимости, занятые противником. Из вышек слева велся интенсивный, убийственный огонь по караульному помещению и небольшой казарме, которые были разрушены и горели.

«Где же фюрер?» — вновь подумал нацист и поднялся, чтобы лучше оглядеться. И сразу осел на снег, застонал от нестерпимой боли. Пуля задела правое предплечье, вырвав кусок шинели, распоров мясо. Хлестала кровь.

— Шульц! Перевяжи! — рыкнул он подползшему водителю. — Что видел? — бросил чуть погодя и скривился, когда водитель наложил жгут.

— Я… я… видел машину фюрера! Она там, — проговорил водитель, заикаясь.

— Где там? — выдавил Хайнц, стиснув зубы. — Что ты возишься, перевязывай быстрее, — эсэсовец разжал пальцы, держать оружие было невыносимо. Пистолет упал на снег. — Подберешь.

— Господин оберштурмбаннфюрер, ползите к нам, — вдруг донесся правее зов.

— Кто зовет? Посмотри, — приказал Хайнц. Шульц затянул посильнее узел, выдохнул: — Все, перевязал, — отстранился от офицера. Выглянув из-за машины, он увидел Кранке. Сержант интенсивно махал им рукой.

— Это унтершарфюрер Кранке. Он в окопе. Нам надо туда, господин оберштурмбаннфюрер. Там безопаснее. Подождем подкрепление.

— Где машина фюрера, болван?

— Она возле домика руководителя полетов, где самолеты, левее «Пантеры». Там и машины сопровождения.

— Ладно, бегом к траншее. Я за тобой.

— Слушаюсь, — ефрейтор подобрал автомат и, согнувшись, побежал к окопу. Но прямо на бруствере, распластав руки, рухнул вниз.

— Черт! Наказание! — рыкнул Хайнц. Откуда снайпера? Что делать? Кто захватил аэродром? Американцы? Нет… Они, скорее всего, послали бы «крепости». Это русские… Да, это отряд русских коллаборационистов!.. Он погиб. Во всем обвинят его, что пропустил русских на секретный объект. Сердце заходилось от накатившего панического страха, от приближающей смерти. Хайнц отрешенно привалился к колесу. Ничего не хотелось делать, никого не хотелось видеть и слышать. Одно желание — умереть спокойно. Пули свистели вокруг, находили, как цель, его «Кубельваген». Корпус превращался в решето. Но Хайнц не реагировал на это.

Через какое-то время нацист справился с душевным потрясением. Здоровой пятерней зачерпнул снег, приложил к лицу, к груди. Талая вода приятно охлаждала. «Что делать?..»

В эту минуту, левее вездехода, в сторону КПП пронеслись смерчем малокалиберные снаряды. Заработали вновь Flak 38. Одновременно зашелестел пулемет из вышки. За спиной туго ударило в воздух. Фугасный снаряд с ужасающим воем пролетел в сторону подходивших войск. На глазах немецкого комбата «Опель» с егерями подбросило и разорвало на куски. Перекрестный огонь зениток, словно автогеном, вспаривал металлические бока бронетранспортеров, взрывал машины и мотоциклетки подходившего батальона «Лейбштандарт СС „Адольф Гитлер“», его батальона. Солдаты горели, метались, кричали, гибли. Груды разбитой горящей техники перекрыли въезд на аэродром.

— О мой бог! — вырвался стон из груди. — Это конец…

Хайнц ничем не мог помочь своему батальону. Он сидел на снегу окровавленный, с истерзанной душой и подавленной волей. Он с ужасом смотрел, как гибнут его шутце, отобранные из лучших эсесовских частей.

Когда бой стал затихать, немец, подобрав свой пистолет, не оглядываясь, загребая левой рукой снег и отталкиваясь ногами, словно раненый ящер, пополз к траншее…

Глава 18 4 февраля 1945 года. Бельгийский капкан захлопнулся. Последние минуты боя

Франц сдвинул крышку люка башенки, задышал полной грудью. Лицо