— Спасибо, Курт! Не дрейф.

Франц прижал ларинги плотнее, услышав голос эсэсовца, бросился в словесный бой. Он поступал так всегда, когда надо было сломить морально оппонента.

— Пайпер! Черт тебя раздери! Что за шутки? Что ты себе позволяешь? Почему твои шутце открыли огонь по моей машине? Вообще, как ты здесь оказался? Твоя группа должна идти на помощь генералу Вейдлингу под Антверпен.

— Полковник Ольбрихт? Вы еще живы, полковник? Вы в западне, полковник. У меня много причин быть недовольным вами и вызвать на дуэль. Вот появился случай. Мне приказано арестовать вас за государственную измену и покушение на фюрера.

— Пайпер, вы глупец и несете чепуху! Я не спрашиваю, кто отдавал вам приказ. Это ошибка. Фюрер со своими адъютантами и телохранителями в безопасности на стартовом командном пункте. Самолет готов к вылету. Мне удалось расправиться с американским десантом. Но подошло подкрепление. Разве вы не видите на автостраде американские «горящие котлы»? Смотрите лучше, вы же не слепец. Штандартенфюрер, я приказываю вам…

Франц не успел договорить, как в наушниках пошел треск. «Шерманы» дали залп, завидев немецкие танки.

— Ольбрихт, Ольбрихт, — вдруг прорвался голос Пайпера. — Нас атаковали. Я вступаю в бой. Больше не встречайтесь на моем пути. Французское воспитание не остановит меня в следующий раз намылить вам шею.

— Не обижайтесь, дружище Пайпер, — улыбнулся Франц. — Вы должны меня благодарить, а не укорять. Я спас вас от нюрнбергской виселицы, от обвинений в расправе под Мальмеди.

— Я не пониманию вас, Ольбрихт! Я не люблю разгадывать ребусы. Я танкист.

— Вот и вставьте пиндосам свечку в одно место, покажите, на что вы способны, — засмеялся Франц, вспомнив новое жаргонное словечко, перенятое от Клауса. — Вперед, вперед, штандартенфюрер! Я вам приказываю опрокинуть американцев и дать фюреру спокойно взлететь. Вам светят брильянты на дубовые листья…

Франц ликовал. Он выходил живым и невредимым из игры. Он видел, что танки Пайпера расползаются по краю леса и идут в атаку к автостраде. Бой разгорается.

«Пайпер разделается с „Шерманами“ быстро», — подумал он, надо ловить момент и взлетать. Франц вскинул руку, нажал на спусковой крючок. Сигнальная ракета взметнулась с протяжным шипением. Достигнув апогея, рассыпалась зелеными гроздьями над аэродромом.

— Криволапов, поворачивай назад к самолетам. Летим в Россию…

Шлинке стоял недалеко от бронетранспортера, заложив руки за спину, и нетерпеливо поглядывал в сторону показавшейся «Пантеры». Лицо офицера бордовое от возмущения, глаза навыкате, играли желваки. Когда танк приблизился, он поднял руки крестом и резко опустил вниз, останавливая бронемашину. Сдвинулась крышка люка командирской башенки, показался Франц. Офицер Смерша, не дожидаясь, когда тот спустится, выкрикнул резко:

— Ольбрихт! Останови взлет! Это приказ!

Франц не услышал команды из-за шума двигателей «Кондора», набиравших обороты.

— Что такое, Шлинке? Мы летим. Вы готовы? — сказал он громко, подойдя к русскому офицеру. Завидев Михаила и Ингу, шедших к ним, махнул рукой, произнес еще громче, срывая голос: — Клебер, выводи Гитлера, взлетаем через десять минут.

Миша развернулся и бросился к стартовому пункту.

— Отставить! — гаркнул Шлинке. — Отставить взлет, полковник! Это приказ!

— Поздно, Иоганн, поздно. Мы летим. Мы должны доставить Гитлера в Москву. Это мое твердое убеждение. Этим мы спасем себя и изменим ситуацию на фронте.

— Это приказ, полковник! — взбесился Шлинке. — Я не шучу! — офицер Смерша стремительно достал пистолет и направил на Ольбрихта.

— Убери пистолет, Иоганн! Не делай глупостей.

Франц шагнул вперед.

— Назад! — рыкнул Шлинке и, дослав патрон в патронник, выстрелил.

В эту же секунду прозвучала в их сторону длинная автоматная очередь. Кто-то опустошал прицельно весь магазин. Свинцовые осы, вспарывая морозный воздух, шквалом обрушились на разведчиков. Возгласы раненых, шум осыпающегося стекла ошеломили на мгновение командную группу. Все попадали.

Шлинке лежал на снегу, раскинув неестественно руки. Серо-зеленая фуражка с нацистским орлом валялась рядом. Франц стоял левее на коленях, согнув голову, зажимал ладонью плечо, сильно кровоточащее. Два легкораненых охранника с автоматами, забежав за стену СКП, залегли для боя. Следопыт отреагировал молниеносно. Он вскинул винтовку и, припав на колено, взглянул в прицел. В перекрестие увидел рыжую голову эсэсовца. Лицо грязное, измазанное кровью, глаза устремленные, злобные. Пальцы охранника дрожали, пытались лихорадочно вставить новый рожок.

— Вот дьявол, ожил! — проворчал сибиряк и плавно, без сожаления нажал на спусковой крючок. Пуля вошла в лоб.

Унтершарфюрера Кранке отбросило за бруствер окопа. По нему с опозданием заплясали очереди автоматчиков, взрыхляя и перемешивая багровый снег с землей.

Франц, постанывая, с трудом поднимался. Степан уже бежал к нему, подхватил.

— Вы ранены, господин полковник? Вам нужна срочная перевязка. Пойдемте к самолету.

— Подожди, Степан. Мне надо к Шлинке.

Франц попытался оттолкнуть водителя, но тот цепко поддерживал шефа.

— Я вам помогу, вы ранены. Не сопротивляйтесь.

Шлинке лежал на снегу с широко раскрытыми глазами. Шинель и китель расстегнуты. Рубашка серо-мышиного цвета на глазах пропитывалась кровью. Инга, всхлипывая, неумело закрывала рану перевязочным материалом, пыталась остановить кровь. Кто-то крикнул:

— Санитара, санитара! Где санитар?

Крик тонул в нарастающем реве двигателей «Кондора». Оттуда уже махали руками, звали к самолету, пытаясь перекричать рев. Клебер с Гитлером стояли у трапа в окружении автоматчиков. Миша не знал, как поступить. Душа рвалась бежать на помощь, туда, где Инга, Франц, Константин. Но ответственность за охрану немецкого фюрера сдерживала порывы.

Франц наклонился к Шлинке, дотронулся пальцами до шеи. Пульс практически не прощупывался.

— Иоганн, Иоганн, что вы хотели мне сказать? Вы получили подтверждение?

— Он не может говорить. Он умирает! — истерично выкрикнула Инга. — Господи, где же эти санитары? — девушка обернулась. Вокруг никого не было. Даже Миши. Куда все подевались? После появления зеленой ракеты все куда-то пропали, как будто растворились.

Инга пробовала сдерживать себя, не отчаиваться. Но слезы текли сами собой. Она чувствовала себя одинокой и брошенной. Почему-то вспомнились мама, отец…

— Это не Гитлер… — вдруг прохрипел Шлинке на выдохе. Кровь забулькала в горле.

— Что? Что вы говорите, Иоганн?

— Это двой… ник… — губы дрогнули, расползаясь, застыли в холодной усмешке. Тоненькая струйка крови побежала по подбородку.

— Иоганн, Иоганн, — Франц затряс Шлинке за ворот шинели, не веря его словам. — Что ты сказал? Этого не может быть! Я же видел…

— Он мертв, господин полковник, — всхлипнула Инга, взглянув на Шлинке. В открытых глазах русского контрразведчика отражалось серо-голубое бельгийское небо, заволакиваемое набегающими густыми облаками. Взор тридцатипятилетнего офицера был умиротворенным, спокойным, застывшим. Рука Инги непроизвольно потянулась к лицу командира, дотронулась до век. — Прощай, Константин.

Связистка медленно поднялась, выпрямилась. Отчаяние и горечь заполняли ее сердце, тяжесть утраты принуждала стоять, хотя надо было бежать к Михаилу, бежать от смерти. Слез уже не было. Инга заметно дрожала и справиться с