Суслик сказал неправду: в общении он нуждался. Каждые пять минут он нажимал на тревожную кнопку, а когда являлась дежурная медсестра, необычайно капризным голосом требовал себе всяческих непрейскурантных услуг – то какой-то диковинной смеси чаёв, то массажа пяток, то почитать ему вслух что-нибудь из пейзажной лирики, но только не Тютчева и не Фета. Сестра это почему-то терпела и отказывала почти вежливо, хотя хлещущий по бёдрам хвост и прижатые уши выдавали. В конце концов она вызвала лечащего врача, старую амфибию, которая и решила проблему, положив неугомонную зверушку под капельницу. Впрочем, и под капельницей суслик не унимался – ёрзал, принимал какие-то сомнительные позы и постоянно чесал у себя в гульфике. Буратина осторожно поинтересовался, нет ли там у суслика каких-нибудь насекомых: он слыхал, что на воле всякого можно нахвататься. Суслик аж позеленел от злости, но потом, видя простодушную физиономию деревяшкина, изволил сообщить, что никаких насекомых у него нет и быть не может, просто его бритые кумкваты обросли щетинкой, а выбрить их ему здесь отказались, чего он тоже не потерпит и так просто не оставит.

Буратина не знал, что такое кумкваты, но догадался по контексту и предложил за две пачки маргарина услуги мудобрея.

– А вы обладаете необходимой квалификацией? – подозрительно спросил суслик, нервно сжимаясь.

– А я почём знаю? Себе нормально делаю вроде, – сказал деревяшкин и добавил подробностей о том, как он чистит себя от бамбучьей корки. На слове «мачете» суслик взвизгнул и потребовал, чтобы Буратина никогда и ни при каких обстоятельствах не прикасался к его телу. После чего снова начал терзать тревожную кнопку и требовать, чтобы ему сменили капельницу, хотя жидкости там оставалось никак не меньше половины. Медсестра, однако, и в самом деле сменила ёмкость. Видимо, в новой банке было какое-то снотворное. Во всяком случае, суслик перестал гоношиться и залупаться, раззевался, ну и наконец заснул, поглаживая себя во сне по рудиментарным сосочкам и кисленько попукивая.

Буратине ужасно захотелось суслика унизить. По-простому, по-вольерному. Расстегнуть гульфик и дёрнуть за кумкваты, намазать пастьку соплями или ещё как-нибудь поглумиться. Но благоразумие победило: зверюшка вела себя как-то очень уж хозяевато, и при этом с ней все цацкались. Деревяшкин потумкал-потумкал и решил, что у суслика есть солидная крыша или толстая спина – ну то есть кто-то большой и сильный, кому тот может наябедничать и через то устроить своему обидчику неприятности. С этой безрадостной мыслью он провалился в сон.

Зато с утра Буратину нормально покормили. Суслик от больничной еды отказался, зато потребовал тёплое одеяло и получил его. Зверёк зарылся в него с головой и пропал из мира живых.

Неугомонный бамбук, напротив, был бодр и решил прогуляться. Дошёл до приёмного покоя, где попытался откусить лист от пальмы, пылящейся в кадке. Пальма оказалась из тряпки. Потом пристал к симпатичной медсестричке-ехидне, после чего долго выковыривал застрявшие в деликатных местах иголки. Вернулся в палату и скоротал время до обеда, играя с ежом в трик-трак. На стороне ежа был опыт, на стороне Буратины – фарт. В итоге Буратина выиграл у ежа весь маргарин на три дня вперёд.

Тем временем суслик отоспался, сходил в санблок, вызвал медсестру и потребовал бэтмена, причём непременно фиалкового окраса. Фиалкового не нашли, суслику пришлось удовольствовваться аквамариновым. Бэтмена суслик направил в ресторан «Турандот Палас», чтобы ему оттуда прислали ростбиф с имбирным соусом, татаки из лосося с тофу, бифштекс с фуа-гра, трюфелями и спаржей темпура, а на десерт – мельбу в карамельном шаре. И непременно серебряные ножи и вилки. Бамбук с ежом переглянулись и ощутили что-то вроде солидарности.

Суслик тем временем то ли почувствовал потребность в общении, то ли просто был в хорошем настроении, – но, во всяком случае, закончив инструктаж, он повернулся к бамбуку и ежу и поинтересовался:

– Апропо, вы читали мою последнюю колонку в Gay-Queer? – Не дождавшись внятного ответа, он вытянул из-под одеяла что-то бумажное, размалёванное, с огромными буквами G и Q на обложке, и протянул ежу царственным жестом. Тот, однако, польщён не был и даже смутился.

– Это, простите, что за издание? – наконец выдавил из себя ёж.

– Что за издание? – суслик посмотрел на ежа с презрительным удивлением. – Это «Gay-Queer». Он же «Гульфик». Лучший журнал для А-самцов, которые интересуются собой.

– Для пидоров, что ли? – простодушно спросил Буратина, поняв слово «интересуются» по-свойски.

Суслик посмотрел на него как на говно, но сдержался и даже снизошёл до объяснений. По его словам, подразумеваемое Буратиной личностное свойство многим читателям G-Q и в самом деле присуще, но в общем это не обязательно, так как даже некоторые натуралы иногда способны подняться над своей маловыразительной основой.

Тут в беседу вступил ёж, осторожно заметив, что подниматься над своей основой можно и нужно, но прежде всего в плане культуры, а не быта. Суслик встрепенулся и заявил, что поименованное ежом «бытом» и есть подлинная культура, без которой той культуры, которую подразумевает ёж, не существует. Ёж возразил на это что-то совсем замороченное, и они замкнулись друг на друге, оставив бамбука за бортом дискуссии. Тот какое-то время слушал, но из разговора понял только то, что суслика, оказывается, зовут Ко кочка, с ударением на первое «о», и что он работает в этом самом «Гульфике» бизнес-редактором. Что это такое, бамбук не понял. Более того, ему вдруг пришло в голову, что он, Буратина, в сущности говоря, очень мало знает о жизни за пределами Института – в отличие от того же суслика. Который, несмотря на забавный вид и смешные манеры, неплохо в оной устроился. Мысль была в общем-то верной, но чрезвычайно обидной. Чтобы дальше её не думать, бамбук снова влез в разговор и спросил у суслика, как он попал в больничку и с чем.

Кокочка откликнулся на удивление охотно. Оказалось, что он вообще-то обратился в Институт за мелкой полировкой – ему надоело брить то, что он называл кумкватами, и он захотел избавиться от волос навсегда. Его честно предупредили, что такие мелкие и притом нестандартные изменения чреваты, но упрямый Кокочка согласился отлежать неделю в автоклаве и заплатить кругленькую сумму за блестящие яички. Увы, в генетической схеме что-то просчитали неправильно, и вылезла очень неприятная стяжка: у Кокочки возникла аллергия на любимого парфюма, килиановского Bamboo Harmony, без мощной струи которого на голое тело он не мыслил себе начало дня. К тому же парфюм был приучен вылизывать ему кумкваты на какой-то особенный манер. И этой невинной радости он тоже лишился. Он написал жалобу, предъявил страховку и теперь ждал комплексного обследования, временно одорируясь каким-то среднебюджетным парфюмом, актуальным в этом сезоне.

Про парфюмов Буратина кое-что знал: в первые два месяца жизни его вольер соседствовал с территорией, снимаемой какой-то конторой, разводящей парфов и туалетных утят. Вонь там стояла страшная – парфюмы только и делали, что брызгали друг на друга струями из ароматических желез, а туалетные утята напускали лужи фиалковой и сиреневой мочи, от запаха которой маленький бамбучонок буквально лез на стенку. Зачем всю эту дрянь разводят, он не знал, но думал, что её продают эсдекам для маналул. То, что парфюмов покупают за хорошие деньги и добровольно мажутся их выделениями, у него не укладывалось в голове. Чтобы как-то уйти от неприятной темы, Буратина спросил, в чём именно выражается аллергия на килиановское изделие – суслик был хоть и синюшным, но сыпи или раздутых слизистых у него вроде бы не было. Кокочка сообщил, что аллергия выражается в начавшемся выпадении волос на кумкватах. Ёж задумался, а потом спросил, не того ли он хотел с самого начала. Суслик презрительно поморщился и стал объяснять разницу между заказанной услугой и болезненной реакцией организма, а на предположение бамбука, что, вполне возможно, это и была та самая заказанная услуга, сообщил Буратине, что он не понимает разницы между нормой и патологией. В разговор вступил ёж и через какое-то время они уже спорили о понятии нормы применительно к биологическим системам. Бамбук почувствовал себя лишним на этом пиру духа и решил прикорнуть на часок.