Он не сводил глаз с телефона. Проклятый черный аппарат. Позвонить Жоан невозможно – он не знал ее нового номера. Даже адреса не знал. Она не сказала, а он не стал спрашивать. Вероятно, намеренно умолчала: потом можно будет всю вину свалить на него.

Он выпил стакан легкого вина. Какая нелепость, подумал он. Я жду женщину, с которой расстался утром. Мы не виделись три с половиной месяца, но ни разу за все это время я не томился по ней так, как сейчас, когда мы не виделись всего только один день. Лучше бы вообще больше с ней не встречаться. Я уже как будто совсем освоился с этой мыслью. А теперь…

Он встал. Нет, все это не то. Неопределенность – вот что не дает ему покоя. А также какая-то неуверенность, с каждым часом все сильнее охватывающая его…

Равик подошел к двери. Он знал, что дверь не заперта, но на всякий случай нажал на ручку. Затем развернул газету. Строчки расплывались перед глазами. Инциденты в Польше. Пограничные стычки. Притязания на Польский коридор. Союз Англии и Франции с Польшей. Надвигающаяся война. Газета соскользнула на пол, он погасил свет. Непочатая бутылка «энесси» стояла на столе. Он встал и подошел к окну. Ночь была холодная, высоко в небе высыпали звезды. Во дворе кричали коты. На балконе напротив появился мужчина в нижнем белье, почесался, громко зевнул и вернулся в освещенную комнату. Равик посмотрел на кровать. Он знал, что не уснет. Читать было тоже бессмысленно – он ни слова не помнил из того, что прочел какой-нибудь час назад. Лучше всего уйти, но куда? Ведь от этого ничего не изменится. Да он и не хотел уходить. Он хотел хоть что-нибудь знать. Он поднял бутылку с коньяком, подержал ее в руке и поставил обратно. Затем достал из сумки две таблетки снотворного. Такие же таблетки он дал рыжему Финкенштейну. Должно быть, тот сейчас спит. Равик проглотил их. Вряд ли ему удастся уснуть. Затем он взял еще одну. Если Жоан придет, он, конечно, проснется.

Она не пришла ни в эту, ни в следующую ночь.

Эжени просунула голову в дверь палаты, где лежал человек без желудка.

– Мсье Равик, к телефону.

– Кто звонит?

– Не знаю. Не спрашивала. Мне телефонистка сказала.

Равик не сразу узнал голос Жоан, приглушенный и какой-то очень далекий.

– Жоан, – сказал он. – Где ты?

Казалось, она говорит из другого города. Он бы не удивился, если бы она назвала какой-нибудь курорт на Ривьере. Никогда она еще не звонила ему в клинику.

– У себя дома, – сказала она.

– Здесь, в Париже?

– Конечно. Где же еще?

– Ты больна?

– Нет. С чего ты взял?

– Ты же звонишь в клинику.

– Я звонила в отель, тебя там не было. Вот я и позвонила в клинику.

– Что-нибудь случилось?

– Нет. Что могло случиться? Просто хотела узнать, как ты живешь.

Теперь ее голос звучал яснее. Равик достал сигарету и картонку со спичками. Прижав картонку локтем к столику, он оторвал спичку и зажег ее.

– В клинике всегда думаешь о несчастных случаях и болезнях, Жоан.

– Я не больна. Я в постели, но не больна.

– Понимаю.

Равик водил картонкой со спичками по белой клеенке стола и ждал, что последует дальше.

Жоан тоже ждала. Он слышал в трубке ее дыхание. Она хотела, чтобы разговор начал он. Это дало бы ей преимущество.

– Жоан, – сказал он. – Мне нельзя долго задерживаться у телефона. Я не закончил больному перевязку и должен быстро вернуться.

Она немного помолчала.

– Почему ты не даешь о себе знать? – наконец спросила она.

– Потому что у меня нет ни твоего телефона, ни адреса.

– Но я ведь сказала тебе все это.

– Ошибаешься, Жоан.

– Нет, – теперь она чувствовала себя уверенно. – Наверняка. Я отлично помню. А ты, как всегда, забыл.

– Пусть так, я забыл. Скажи еще раз. Я запишу. Она назвала ему адрес и номер телефона

– Я уверена, что сказала тебе и то и другое.

Уверена.

– Хорошо, Жоан. Я должен идти. Поужинаем сегодня вместе?

Она ответила не сразу.

– А почему бы тебе не зайти ко мне? – спросила она.

– Хорошо. Могу и зайти. Сегодня вечером. В восемь?

– А почему не сейчас?

– Сейчас мне некогда.

– А когда ты освободишься?

– Примерно через час.

– Вот и приходи.

Так, подумал Равик. Вечер у тебя занят.

– Почему мы не можем встретиться вечером? – спросил он.

– Равик, иной раз ты не понимаешь самых простых вещей. Мне хочется, чтобы ты пришел сейчас. Я не хочу ждать до вечера. Иначе зачем бы я стала звонить тебе днем в клинику?

– Хорошо. Закончу дела и приду.

Он задумчиво сложил бумажку с адресом и вернулся в палату.

Жоан жила в доме на углу улицы Паскаля, на верхнем этаже.

– Входи, – сказала она, открыв ему дверь. – Как хорошо, что ты пришел! Входи.

На ней был простой черный халат мужского покроя. Равику нравилось, что ома никогда не носила броских платьев из шелка или пышного тюля. Она была бледнее, чем обычно, и немного взволнована.

– Входи! – повторила она. – Я ждала тебя. Должен же ты посмотреть, как я живу.

Жоан пошла вперед. Равик улыбнулся: в хитрости ей не откажешь. Хочет заранее пресечь все расспросы. Он смотрел на ее красивые прямые плечи, на волосы, блестевшие в ярком свете. Вдруг у него перехватило дыхание: на мгновение ему показалось, что он безумно ее любит.

Они пришли в большую, залитую солнцем комнату, напоминавшую студию художника. Из высокого широкого окна был виден парк, раскинувшийся между авеню Рафаэля и авеню Пру дона. Справа открывался вид на Порт-де-ля-Мюэт, а дальше в золотистой дымке зеленел Булонский лес.

Комната была обставлена в полусовременном стиле. Большая тахта, обитая чересчур ярким синим бархатом, несколько кресел, более удобных с виду, чем на самом деле; слишком низкие столики, фикус, американская радиола. В углу стоял чемодан Жоан. В целом комната была довольно мила, но Равику она не понравилась. Он признавал одно из двух: либо безупречный вкус, либо полную безвкусицу. Половинчатость претила ему. А фикусов он вообще терпеть не мог.

Он заметил, что Жоан внимательно наблюдает за ним. У нее хватило смелости пригласить его, но она не знала, как он отнесется ко всему этому.

– У тебя хорошо, – сказал он. – Просторно и уютно.