Мы долетели до Тель-Авива чуть меньше чем за шесть часов, на протяжении которых любезнейшая стюардесса приложила столько усилий, чтобы наш полёт был приятным, что, когда мы снова видели её в проходе, мы прыскали от смеха. Приблизительно каждые пять минут она предлагала нам еду и питьё, музыку, видеофильмы, газеты и журналы. В конце концов Глаузер-Рёйст резко отослал её, и мы смогли спокойно заснуть. Иерусалим, прекрасный и святой Иерусалим! Ещё до конца дня я ступлю на твои улицы.

Незадолго до приземления Кремень вытащил из рюкзака свой потрёпанный экземпляр «Божественной комедии».

— Вам не любопытно узнать, что нас ждёт?

— Я уже знаю, — сказал Фараг. — Непроницаемая дымовая завеса.

— Дым! — удивлённо вырвалось у меня, и я широко открыла глаза.

Капитан быстро перелистнул несколько страниц. В окошки лился яркий свет.

— Песнь шестнадцатая «Чистилища», — провозгласил он. — Стихи от первого и далее:

— Где нас на этот раз запрут? — спросила я. — Это должно быть место, куда они смогут напустить густого дыма.

— Естественно, когда мы будем внутри, — уточнил Фараг.

— Разумеется, — согласилась я. — Капитан, а что происходит на третьем уступе? Как они оттуда выходят?

— Идут и выходят, — ответил он. — Больше ничего не происходит.

— Ничего не происходит? В них ничего не вонзают, они не падают по каменному склону, не?..

— Да, доктор, ничего не происходит. Они просто идут по уступу, встречаются с душами гневных, которые вслепую проходят круг, окружённые дымом, говорят с ними, а потом поднимаются на следующий уступ после того, как ангел стирает со лба Данте очередную букву «Ρ».

— И всё?

— Всё. Так ведь, профессор?

Фараг кивнул.

— Но тут есть кое-что любопытное, — добавил он с лёгким арабским акцентом. — К примеру, это самый короткий круг «Чистилища», и длится он всего полторы песни: песнь шестнадцатую, как сказал капитан, которая тянется всего несколько страниц, и коротенький кусочек семнадцатой песни. — Он вздохнул и закинул ногу на ногу. — И это ещё один любопытный момент: против своего обыкновения Данте не заканчивает круг вместе с песней. Уступ гневных начинается, как сказал капитан, в шестнадцатой песне, а тянется до… докуда, Каспар?

— До семьдесят девятого стиха семнадцатой песни. Опять семь и девять.

— И в семьдесят девятом стихе, на удивление, ни с того ни с сего начинается четвёртый круг Чистилища, круг ленивых. То есть и четвёртый уступ не совпадает с началом следующей песни. По какой-то непонятной причине флорентиец сливает конец одного круга с началом следующего в одной главе, такого он раньше нигде не делал.

— И это что-то значит?

— Откуда нам знать, Оттавия? Но не бойся, у тебя наверняка будет шанс самой всё узнать.

— Спасибо.

— Не за что, Басилея.

Мы приземлились в международном аэропорту Бен-Гурион в Тель-Авиве около двенадцати утра. Машина компании «Эль-Аль» довезла нас до расположенного поблизости гелипорта, где мы сели в израильский военный вертолёт, который доставил нас в Иерусалим за каких-нибудь двадцать минут. Как только мы ступили на землю, официальный автомобиль с затемнёнными стёклами быстро повёз нас к апостольскому представительству.

То немногое, что я смогла разглядеть по дороге, меня разочаровало: Иерусалим с его проспектами, машинами и современными зданиями был похож на любой другой город в мире, Вдалеке чуть виднелись целящиеся в небо мусульманские минареты. Среди самых обычных людей, однако, выделялись правоверные иудеи в чёрных шляпах и с закрученными пейсами и десятки арабов в кафии[33], завязанной акалем[34]. Наверное, Фараг заметил написанное на моём лице разочарование, потому что он попытался меня утешить:

— Не расстраивайся, Басилея. Это современный Иерусалим. Старый город тебе понравится больше.

Вопреки моим ожиданиям я не замечала никакого очевидного свидетельства пребывания Бога на земле. Я мечтала когда-нибудь побывать в Иерусалиме и всегда была уверена в том, что в тот самый момент, когда моя нога ступит на эту столь особую землю, я сразу почувствую несомненное присутствие Бога. Но это было не так, по крайней мере пока. Единственным, что действительно привлекло моё внимание, была пёстрая смесь строений восточной и западной архитектуры и что все дорожные указатели были на иврите, арабском и английском языке. Моё любопытство также вызвало большое количество израильских военных, которые ходили во улицам вооружёнными до зубов. Тогда я вспомнила, что Иерусалим — город хронической войны, и об этом не следует забывать. Ставрофилахи опять угадали с распределением грехов: Иерусалим и дальше был переполнен гневом, кровью, местью и смертью. Иисус вполне мог бы выбрать другой город для принятия смерти, а Магомет — для восхождения на небо. Они бы спасли множество человеческих жизней, и многие души не познали бы гнева.

Однако наибольший сюрприз ожидал меня в апостольском представительстве, громадном здании, которое, кроме как размером, ничем не отличалось от своих ближайших соседей. В дверях нас встретили несколько священников разных национальностей и возрастов во главе с самим апостольским нунцием монсеньором Пьетро Самби, который провёл нас сквозь многочисленные покои в элегантный современный зал совещаний, где среди прочих выдающихся особ находился мой брат Пьерантонио!

— Крошка Оттавия! — воскликнул он, стоило мне следом за капитаном и монсеньором пересечь порог.

Мой брат бросился ко мне, и мы сжали друг друга в долгом трогательном объятии. Из немалой толпы остальных присутствующих послышался весёлый говор.

— Как ты, а? — спросил он наконец, отстраняя меня и осматривая с ног до головы. — Ну, то есть если не считать, что ты ранена и давно не мылась.

— Устала, — ответила я на грани слёз, — очень устала, Пьерантонио. Но очень рада тебя видеть.

Мой брат, как всегда, выглядел превосходно и внушительно смотрелся даже в простом облачении францисканца. Я нечасто видела его в таком виде, потому что, приезжая домой, он носил мирскую одежду.

— Ты стала настоящей знаменитостью, сестричка! Смотри, сколько важных особ собралось тут, чтобы с тобой познакомиться.