— О Господи! — вскричал бард. — Я умираю! Меровий еле заметно, одними уголками губ, улыбнулся.

— Мы все умираем.

— Вино!

— Отравлено, — согласился монарх.

— Господи Боже! — восклицал бард. — А ведь мне всего девятнадцать!

Меровий больше не улыбался.

— До двадцати ты доживешь.

Лицо его вдруг стало серо-землистым, он скрипнул зубами от боли.

— Ты? — воскликнул Корс Кант. — А я думал.., мне показалось.

Сердце барда переполнилось жалостью. Он шагнул к Меровию, взял его за руку. Паслен и белена, перед тем как убить жертву, вызывают у нее кошмарные видения. Или последние озарения. «Как же он мог продержаться так долго, и еще играл со мной в игру?» — гадал бард. Наверняка умирающий король был хорошо знаком с действием этого яда — наверное, принимал его не раз в прошлом.., и все еще в здравом уме.

Король Меровий не слушал причитаний Корса Канта.

— «Mors ultima ratio». Смерть подводит итоги. Отче наш, сущий на небесах, да святится имя Твое… О Боже, какая боль! Вот уж не думал, что будет так больно! ..Да приидет царствие Твое. Забери меня теперь, Господь мой. Да будет воля Твоя, как на небе, так и на земле.., наш насущный дай нам на сей день… Глупый император пьет смертную чашу, он произносит тост во славу смерти, которая подводит итоги. Матерь… — Меровий качнулся вперед и упал, ударившись лицом о крышку стола. — Корс Кант, ты скажешь мне, где спрятана моя родословная?

— Нет, повелитель. Не могу сказать.

Он бы никогда никому не рассказал о хрустальной пещере Анлодды. Дни, когда бард колебался, миновали. И Корс Кант был готов присягнуть на верность единственной женщине на свете.

— О, какая боль! — Меровий выпрямился, обхватил руками живот. Лицо его было бледно, как луна на восходе солнца, взгляд стал диким, блуждающим. — Хлеб н-наш насущный д-дай нам.., и остави нам.., остави мне…

Время рождаться и время умирать.., время раздирать.., и время сшивать… Берегись собаки! Живая собака лучше мертвого льва.

— И обратился я, и увидел под солнцем, — подхватил бард, ухватившись за цитату, — что не проворным достается успешный бег, не храбрым — победа, не мудрым — хлеб, и не у разумных — богатство, и не искусным — благорасположение, но время и случай для всех их». Это был его любимый отрывок из Книги Экклесиаста, или Проповедника.

А Меровий продолжал молитву:

— Остави нам долги наши, как и мы оставляем должникам нашим.., как прощаем мы тех, кто не учился в юности своей.., кто теряет прошлое свое и кто мертв для будущего… — Тут король очнулся и посмотрел Корсу Канту прямо в глаза. — Не стоит плакать о былом, — сказал он.

— Когда умирают добродетельные, — отозвался бард, — их добродетель не исчезает, но живет, хотя их уже нет.

Меровий вздохнул облегченно, мирно улыбнулся и откинулся на спинку «трона», наконец умолкнув.

Корс Кант протянул руку и легонько коснулся брови короля. Затем он отступил и вышел из шатра. Над горизонтом поднялось солнце. Бард часто заморгал — таким ярким оно было.

Он оглянулся на сикамбрийских стражников — он вдруг испугался, а вдруг те подумают, будто это он убил короля? Стражники плакали. Понурив головы, они завязали шнурками полотнище, закрывавшее вход в шатер. Покончив с этим, они вновь вытянулись по струнке и скрестили алебарды — словно встали на страже у входа в Танатос — царство бога смерти. А слезы все текли и текли по их щекам. «Откуда они узнали? Как они узнали?» — дивился бард. Он уже бежал назад, к легиону Артуса.

В лагере воины уже суетились. Все были заняты своим делом. Произошло что-то важное. Корс Кант схватил за руку какого-то незнакомого центуриона.

— Господин, — прокричал бард. — Что такое? Что происходит?

Центурион вырвал руку, сердито зыркнул на Корса Канта.

— Юты, — буркнул он. — Разведчики доложили — громадное ютское войско всего в лиге отсюда. Ума не приложу, как эти скоты их раньше не заметили.

— Он оттолкнул барда и растаял в толпе воинов.

«Вот это да! Большое сражение в тот самый день, когда ближайший соратник Артуса умирает!» Корс Кант поскорее отправился искать Артуса. Бард не спал всю ночь, измучился, но страх прогнал усталость. Он боялся сказать королю о том, что Меровий мертв, но еще больше боялся не сказать.

Странная мысль появилась у барда. Один умер, а другой возродился. Покраснев и чувствуя себя виновато, он постарался не думать сейчас об Анлодде. «О, пусть она уцелеет в битве, — молился он мысленно. — Пусть она останется жива теперь, когда наконец забрезжил свет.

Прошу тебя, Господи, даруй мне один-единственный день настоящей любви!» Он бросился к шатру Dux Bellorum, радуясь тому, что у него при себе ни меча, ни арфы.

Питер медленно ехал по пустынной равнине. Пейзаж был почти что лунным. Пусти он своего коня (он помнил, что его зовут Эпонимус) быстрее, и тот сразу же угодил бы копытом в змеиную нору и сломал бы ногу.

Девушка, ехавшая неподалеку от него, сидела в седле, понурясь. Пышные волосы заслонили ее лицо. При свете луны они казались цвета запекшейся крови. Питер поглядывал на нее сочувственно. Наверное, она чувствовала себя так же виновато, как он сам.

— Как ты, Анлодда? — спросил он. Она в ответ пробормотала что-то нечленораздельное, но Питер настаивал:

— Знаешь, чувствовать вину — это вполне естественно…

Она вздохнула.

— Три недели ты меня об этом спрашиваешь, и три недели я тебе отвечаю: я не чувствую себя виноватой. Просто.., я думаю, вот и все. Эту дурную привычку я переняла у своего дяди Лири. Он говорил, будто слышит, как у меня в голове шумят ветряные мельницы.

«Снова Лири». Слишком часто в последнее время заходил разговор об ирландском короле. «Сначала он приучает Артуса к курению гашиша, затем превращает в шута святого Патрика, а теперь.., теперь учит свою малышку племянницу, как изменить возлюбленному и не чувствовать себя при этом виноватой…» Питер неловко одернул тунику. Было откровенно холодно, а у него горели щеки. «Три недели прошло, а виноватым себя чувствую я».

Однако, оказывается, Анлодда не собиралась обрывать разговор.

— Я не сожалею о том, что сделала. И речь об измене не может идти — ведь мы с Этим Мальчишкой даже не разговариваем. Мы с тобой не совершили ничего такого.., официального, но мне жаль, что он так все воспринял. — Она подняла голову, тряхнула рыжей гривой. — Но это действительно моя вина. Я могла бы и догадаться, как тяжело он воспримет случившееся, когда ему я отказала, а тут он входит и видит меня не с кем-нибудь, а именно с тобой… Ты только не обижайся, Ланселот.

— Никаких обид, — буркнул Питер. Он никогда не считал себя плохим собеседником, но Анлодда ему и рта не давала раскрыть.