откровенные лжесвидетели. В суде они говорят одно, а спустя несколько дней заявляются в другой суд и там утверждают совершенно иное. Это мнение настолько смехотворно, настолько нелепо, что приводит в восхищение, прямо как девятое чудо света.

Когда же Элстон подал апелляцию, газеты всей страны предрекали решение. “Римус решил извлечь выгоду, признав себя невменяемым, – писала «Индианаполис стар», – и должен быть готов к последствиям”. “Огайо стар джорнал” соглашалась: “Когда человек необузданного и мстительного нрава тщательно разрабатывает планы и осуществляет убийство, использует дьявольскую хитрость, объявляя себя умалишенным, и не несет на этом основании никакой ответственности за содеянное, кажется совершенно разумным и целесообразным поверить выводам присяжных относительно его психического состояния и изолировать его”. “Лейбор адвокат” из Цинциннати высказывала сомнения в профессиональной безупречности психиатров: “Самое отвратительное в этом судебном фарсе с Римусом – «алиенисты», выступающие в интересах обвинителей. Их заключения доказывают, что алиенист всегда на стороне того, кто ему платит. Несколько дней назад эти три «доктора» под присягой показали, что Римус здоров; но сейчас, помогая государству выбраться из юридического казуса, они добавляют «но опасен». Если бы всех здоровых, но опасных людей помещали в психушки, нам пришлось бы построить великое множество подобных заведений”.

“Чикаго трибьюн” ставила вопрос под другим углом: “А что же Додж? Миссис Джордж Римус мертва. Джордж Римус, застреливший ее, помещен в сумасшедший дом… Две стороны этого треугольника устранены, одна в результате преступления, другая – по закону. Неужели Доджу нечего вменить, никакой юридической ответственности, и только потому, что он федеральный агент?”

Дж. Эдгар Гувер тоже желал получить ответ на этот вопрос. В обход Виллебрандт он обратился к ее коллеге, помощнику генерального прокурора О. Р. Лурингу. “Теперь, когда суд над Римусом завершен, я был бы признателен, если бы Вы уведомили, желаете ли Вы, чтобы Бюро продолжило расследование дела Доджа”. Луринг ответил, отметив три возможных мотива, по которым Министерство юстиции могло бы преследовать Доджа: предполагаемое нарушение им закона Манна; продажа сертификатов Римуса и соучастие в так называемом сговоре с целью убийства Римуса.

Луринг рассмотрел один за другим каждый сценарий: “Что касается первого направления, мне кажется, что любые дальнейшие расследования с данной точки зрения едва ли целесообразны в свете того факта, что предполагаемая жертва, миссис Римус, уже мертва. Что до второго, относительно сертификатов, этот эпизод, кажется, уже рассматривала помощник генерального прокурора Виллебрандт и пришла к заключению, что нарушения Закона о запрете в нем не содержалось”. Но вот третий пункт, по мнению Луринга, вполне перспективен: угроза правительственному свидетелю – это федеральное преступление, и поскольку Римус сотрудничал с правительством в тот момент, когда Додж замышлял убийство, Министерство юстиции может получить основания для рассмотрения дела в суде. “Однако, как и в деле с нарушением Закона о запрете, – подытожил Луринг, – мне думается, вопрос дальнейшего расследования зависит от того, будет ли оно одобрено отделом помощника генерального прокурора Виллебрандт”.

Смирившись, Гувер отправил Виллебрандт официальное письмо, сообщая, что лишь она одна может принять решение, привлекать ли к ответственности Доджа за попытку убийства государственного свидетеля.

Виллебрандт твердо стояла на своем, несмотря на откровенную угрозу. Предъявив обвинения своему опальному “асу среди детективов”, она, по сути, отдаст под суд себя саму. О том, дала ли она официальный ответ, история умалчивает. Но в бумагах Гувера нашлась накорябанная от руки записка: “Нет необходимости”.

* * *

6 января 1928 года, ровно через три месяца после того, как Римус убил Имоджен в парке Эдем, Элстон в сопровождении двух шерифов прибыл в тюрьму, чтобы доставить Римуса в психиатрическую больницу в Лиме. Римусу, помещенному под наблюдение, все же будет предоставлена определенная свобода – например, он сможет выходить из камеры. В свое первое воскресенье в сумасшедшем доме Римус записался в церковный хор. Новая команда психиатров – троих из них нанял Римус – проводила пространные собеседования, зондируя каждую грань психики пациента.

На последней неделе февраля Римус и Сиббальд встретились в апелляционном суде Лимы – впервые после окончания процесса об убийстве.

– Меня удивляет ваша позиция, – обратился Римус к прокурору. – В течение сорока двух изнурительных дней на суде по убийству в Цинциннати вы упорно настаивали на моей вменяемости. Но через двадцать четыре часа после того, как присяжные вынесли вердикт, хорошо вам известный, перед лицом суда по наследственным делам вы утверждали, что я безумен. И вот вы вновь здесь, опротестовываете мое заявление о том, что я здоров.

Один за другим нанятые Римусом психиатры предоставляли благоприятные для него результаты наблюдений. Гало, о котором говорил Римус, было скорее “следствием спутанности сознания из-за тревоги”, чем галлюцинацией или иллюзией. Он был не безумен, но лишь подвержен “ярости и страсти к насилию” в силу чрезвычайных обстоятельств. Хотя френология – система оценки личности путем измерения головы и черт лица – уже вышла из употребления, доктора обмерили и интерпретировали череп Римуса. Его обладатель оказался логичным, рассудительным и “вменяемым вне всяких сомнений”. Ничто в очертаниях его черепной коробки не указывало на психические отклонения. Его выступающий лоб, слегка нависающий над бровями, свидетельствовал о недюжинном интеллекте. У него была “голова могучего мыслителя”.

Врачи предоставили собственные заключения относительно обстоятельств гибели Имоджен. Любой мужчина в подобной ситуации, столкнувшись с таким предательством и утратой, был бы способен на убийство. Невероятно, насколько могут “сбить с пути” нормальный разум столь резкие и радикальные перемены. Женщину, например, могут вывести из душевного равновесия беременность или менопауза, для мужчины такими факторами станут оскорбление, болезнь и душевный кризис – особенно такой долгий и тяжкий, который пришлось пережить Римусу.

Но даже в этом случае Римус “многому научился за последние несколько лет” и, “возможно, хорошенько подумает”, если вдруг вновь испытает побуждение к убийству. Римус впервые признал, что убийство Имоджен было “неправильным с моральной и юридической точки зрения”, хотя и выразил свое сожаление в “очень жизнерадостной” манере. Он даже взрастил в себе равнодушное отношение к Франклину Доджу.

– Мне пятьдесят лет, – говорил он психиатрам. – Мне осталось жить лет двадцать. Нужно уладить еще несколько судебных тяжб, когда выйду отсюда, а потом я хочу покоя. А что касается мистера Доджа или кого-либо еще, прошлое давно минуло.

Кроме того, он был уверен, что правительство Соединенных Штатов “позаботится о Додже” и избавит Римуса от хлопот.

Доктор Кеннет Л. Вебер, психиатр, не находившийся на жалованье у Римуса, составил более взвешенное – и неприятное – мнение. Он считал, что Римус находится в состоянии гиперактивности и эйфории, со склонностью к параноидальному бреду и “маниакальным идеям”. Все в нем было “большим”: его тело, его интеллект, его планы, его эго, его ложь,