бывало, что нужно было туда пойти… — Илонка на секунду остановилась, а потом слова хлынули неудержимым потоком: — Один раз мой папа вилами пригрозил помещику. Вот он и спустил тогда на него этого пса… И пес папу чуть не загрыз до смерти, всю грудь искусал и ноги, и земля вся пропиталась кровью… Потом мы уехали в Пешт, и с тех пор я не бывала в Юлле. Отца положили в больницу, а мы четверо вместе с бабушкой жили у одного дворника на квартире. Мама плакала целыми днями, все, бывало, плачет, плачет… После войны тому помещику, как участнику движения Сопротивления, сначала оставили сорок хольдов[31] земли, да ненадолго. Шесть хольдов из его земли и нам досталось, — добавила Илонка и улыбнулась.

— А ты здесь, в Пеште, живешь у бабушки, да?

— Да. Папа хочет, чтобы я училась в школе. У меня есть два брата, они там, дома, в Юлле. Оба в кооперативе, там все сообща работают. Из деревни нам с бабушкой присылают всякие продукты: картошки прислали на всю зиму, муки, сала… А вот недавно папа приезжал сюда, он купил нам радиоприемник…

О чем только не говорит тишина — о прошлом, о настоящем… И даже смутно вырисовываются в ней картины будущего. Вот сидят, глубоко задумавшись, тридцать девочек-подростков. Каждая готова открыть свое сердце и словно взвешивает совсем уж было забытые страдания, пережитые в навеки ушедшем прошлом, и радости настоящего, в глазах их светится пробуждающаяся глубокая мысль.

— Вспомним твоего отца, Эржи. — Учительница повернулась к Эржи Шоймоши. (Девочка быстро поднялась с места, выпрямилась, и губы ее дрогнули.) — Твоего отца во время войны фашисты расстреляли, потому что он не хотел воевать за них. Жизнь человека тогда совсем ни во что не ставилась — дунут и затушат огонь жизни, как свечку. Но на твою жизнь уже смотрят, как на большое сокровище, и большая сила бережет ее. Она держит тебя за руку и ведет в мир свободы и мира. Никогда не забывай, Эржи, за что погиб твой отец в такие молодые годы!

Тетя Марта быстрыми шагами подошла к кафедре и, взойдя на нее, продолжала:

— Я хочу рассказать вам немного о себе. Может быть, вы знаете, что я живу вдвоем с мамой. Мама работала продавщицей в перчаточном магазине, а я, окончив четыре класса начальной школы, поступила ученицей в большую швейную мастерскую. С утра до позднего вечера я бегала по всему городу, разносила заказчицам готовое платье, а один раз заблудилась в Хювешвельде и попала домой лишь на рассвете. Никогда мне не забыть той зимней ночи! Как было страшно! Я шла и плакала, то и дело натыкалась на толстые черные пни… И вдруг, сама не знаю как, очутилась у конечной трамвайной остановки. Там и прождала до утра, пока не пришел первый трамвай. Руки-ноги у меня совсем закоченели, на щеках замерзали слезы… Но я, собственно, не об этом хотела рассказать… — Марта Зойом на мгновение умолкла. Со всех сторон слышались печальные вздохи, даже всхлипывания. — Иногда мне давали на чай двадцать филлеров[32]. Помню, я всегда покупала на них котлетку, и вечером мы устраивали с мамой роскошный ужин. В одном доме со мной жила моя бывшая одноклассница. Она занималась со мной и платила за меня экзаменационные взносы. — Тетя Марта улыбнулась и, видимо, не вынося бездействия и неподвижности, вновь стала медленно прохаживаться взад-вперед по кафедре. — А еще я хочу вам рассказать, что после Освобождения я стала получать стипендию и полный пансион в студенческом общежитии. Так я окончила педагогический институт. Вот какова была моя жизнь, девочки…

Вдруг поднялась в воздух рука, и тут же с места вскочила Аннушка Рошта.

— И у нас тоже! — сказала она громко, почти крича от волнения. — Моя тетя… ее тетя Вильма зовут, Вильма Рошта… она шила белье на фабрике и только после Освобождения стала учиться, а сейчас она директор этой самой фабрики! Она очень хорошая, она и сейчас учится, читает. А если бы не пришло Освобождение, не было бы у тети Вильмы ничего, и я… и мне…

Голос Жанетты прервался. Отчаянно жестикулируя, она попыталась сказать что-то еще, но вдруг умолкла и торопливо села на место. Как могло быть, что еще совсем недавно она чувствовала себя в классе чужой? «Ох ты, глупышка, — сказала она про себя голосом Эржи Шоймоши, — глупышка ты, Аннушка…»

За ее спиной раздавалось размеренное сопенье взволнованной Бири Новак; в окна вливался робкий, бледный свет ранней весны.

Прозвенел звонок, класс выстроился перед дверью, и все двинулись в физкультурный зал.

10

Первое марта в Будапеште! Даже в Трепарвиле небо не могло быть голубее и великолепнее; даже там легкий ветер не приносил более чудесного запаха земли. Высоко-высоко плыли, то сближаясь, то словно отталкиваясь друг от друга, белые завитки пушистых облаков. Жанетта шла в школу, радуясь еще не жарким лучам утреннего солнца, солнца, от которого в сердце загорается неуемная радость.

В классе стоял уже привычный для нее шум и гул. У нетопленной печки разговаривает группа девочек; над партами в косых лучах солнца вьются в буйной пляске миллионы пылинок. Жанетта с нарочитым шумом открывает дверь, энергично стучит каблучками по полу и, сделав два шага, останавливается, высоко закинув голову, словно неся на сияющем лице радостную весть: вот она я, Аннушка Рошта! Нагнувшись к маленькой Иренке Тот, она в порыве радости и любви чмокает ее в нос, затем бросает на парту свой портфель и, помахав рукой Бири Новак, склоняется в глубоком поклоне перед Аранкой Пецели, но тут же отскакивает от нее и возмущенно машет руками: «Не щипайся!» Учтиво склонив голову, она приветствует Терезу Балог, которая сидит с отсутствующим видом, сложив на коленях руки, вдруг в мгновение ока оказывается у печки и, шумно прервав на полуслове рассказ Йолан Шурани, продолжает:

— И получилось так, что князь Лео поправился в швейцарском санатории, вскочил на коня и верхом примчался в Россию, но Аглая уже была женой другого — ужасно красивого гвардейца-телохранителя, а он вечно пел да плясал с цыганами. Тогда князь попросил руку