Причин была масса. Во-первых, висевшая над ним неотступно неясность с Татьяной, а в связи с Татьяной и нелады с Лилей и с Осипом; во-вторых — всё больший отход страны от святых для него революционных идеалов, всё большая враждебность властей и холодность критиков. Премьера «Бани» прошла провально, а из друзей никто не явился. Да и мелких неприятностей хватало: в журналах перевирали его стихи, в театрах — пьесы. Маяковский то и дело болел, кашлял, температурил и боялся потерять свое главное поэтическое оружие — голос. И, конечно, терзали мысли о дочке, которую он, скорее всего, больше не увидит. «Я никогда не думал, что может быть такое сильное чувство к ребенку, — секретничал Маяковский с Сонкой Шамардиной. — Я всё думаю о ней. Ей уже три года. Очень тревожит здоровье ее — рахит у нее. Волнует, что вот через лет пять отдадут ее в какую-то католическую школу. Моего ребенка калечить будут. И я бессилен, ничем не могу помочь»[362].

Вместо ЛЕФа случился РЕФ — Революционный фронт искусства. В придумывании названия участвовала и Лиля. Сидели в Гендриковом, перебирали аббревиатуры — и порешили. Ставка делалась на искусство как агитпроп социалистического строительства.

Через пару дней после возвращения Лили и Маяковского из Ленинграда (где поэт вымещал злость на женихе Яковлевой, кляня виконтов и баронов) РЕФ постановил провести юбилейную выставку Маяковского «20 лет работы». Это был своеобразный ответ поэта на недоверие властей и, наверное, способ добиться разрешения на заграничную поездку (впрочем, какой теперь смысл, раз Татьяна не дождалась). Подготовка выставки продвигалась медленно, ее всё время переносили. А пока Лиля придумала устроить Маяковскому юбилейную домашнюю вечеринку. В столовую было куплено два тюфяка, потому что стульев на всех гостей не хватало. Лиля панически восклицает в дневнике:

«Покупала стаканы и фрукты на завтра. Куда я вмещу 42 человека?! Володя с утра до вечера в бегах. Полночи клеит с Зиной Свешниковой (художницей по костюмам и приятельницей семьи. — А. Г.) выставочные альбомы. Кручёных ужасно не хочет покупать Абрау — говорит: боюсь напиться и сказать лишнее»[363].

Кстати, Полонская ревновала и к упомянутой в записи Свешниковой; Маяковский специально просил художницу отвечать на все телефонные звонки — забавлялся над Норой.

Вечеринку устроили 30 декабря. Лилина квартира знала тьмищу всяческих арт-сборищ. Об одном из них вскользь писала Луэлла Краснощекова, которая спустя несколько дней вышла замуж за инженера и будущего писателя-фантаста Илью Варшавского: «Был какой-то праздник или день рождения Оси или Лили, не помню точно, но гостей было много. От танцев и тесноты стало очень жарко, в Лилиной комнате женщины переодевались в ее летние сарафаны, мужчины сняли пиджаки. Танцевали в этот вечер очень много»[364].

В тот раз тоже не обошлось без танцев. Вечеринка, состоявшаяся в канун Нового года, была почти сиквелом футуристической елки 1916-го. В квартире развесили поздравительные плакаты, сочинили к случаю стишки, отрепетировали шуточные номера. Мейерхольд явился с Зинаидой Райх и двумя корзинами костюмов и париков. Все переоделись, нарядились. Кстати, с Райх дружили сестры Маяковского и даже, говорят, подумывали выдать ее за Володю — они вообще мечтали его нормально женить. С Лилей они тогда еще общались, но после смерти поэта осторожная холодность между двумя семьями перерастет во вражду.

А пока шло веселье. В маленькую квартирку набились четыре десятка человек — литераторы, театралы, чекисты, а также бывшие и нынешние любовники и любовницы всех трех хозяев квартиры. Нора пришла в умопомрачительном красном платье. Маяковского усадили на стул посреди комнаты и хором грянули кантату. А потом певица Галина Катанян затянула частушки под аккомпанемент баяна — наигрывал поэт Василий Каменский, самый первый жених Эльзы.

Рефрен…

«Почти все принесли Абрау. Жемчужный ушел на бровях. Было весело, но я не умею так веселиться. Ося говорит, что коллектив всегда строится по самому слабому.

Привезли большую корзину всякой бутафории: переделали брюнеток в блондинок и наоборот. До трамваев играли в карты, а я вежливо ждала, пока уйдут»[365].

Лиля немного лукавила: в отличие от виновника торжества, который был страшно мрачен и как-то отчужден до самых петухов («Невесел и Яншин»[366], — отмечала Галина Катанян), она провела это время отнюдь не плохо. Фиаско с Пудовкиным было пережито, и рыжую соблазнительницу, как обычно, окружали поклонники, в том числе весьма экзотические — турецкий поэт Назым Хикмет и некая партийная шишка из Средней Азии. «Она сидит на банкеточке рядом с человеком, который всем чужой в этой толпе друзей, — отметила наблюдательная Галина Катанян. — Это Юсуп — казах с красивым, но неприятным лицом, какой-то крупный партийный работник из Казахстана. Он курит маленькую трубочку, и Лиля, изредка вынимая трубочку у него изо рта, обтерев черенок платочком, делает несколько затяжек. Юсуп принес в подарок Володе деревянную игрушку — овцу, на шее которой висит записочка с просьбой писать об овцах, на которых зиждется благополучие его республики (типичная азиатская велеречивость. — А. Г.). Маяковский берет ее не глядя и кладет отдельно от кучи подарков, которыми завален маленький стол в углу комнаты»[367].

(Фамилия Юсупа была Абдрахманов, и приехал он на самом деле не из Казахстана, а из Киргизии. Когда у него начинался роман с Лилей, ему было 28 лет, он уже был председателем киргизского Совнаркома и вел смелую переписку со Сталиным о предоставлении республике союзного статуса. Смелость проявлял и дальше, за что сначала был снят с должности, а потом и расстрелян.)

Все (или почти все) веселились. Пары плясали во всех комнатах и даже на лестничной площадке.