Браун словно бы предчувствовал неладное: как только Скорцени вошел в командный бункер, в котором сейчас никого из высоких берлинских гостей не наблюдалось, он тотчас же поинтересовался, нет ли каких-либо свидетельств того, что агенты уже провалились или же пребывают на грани провала.

– А что сообщает ваша собственная агентурная сеть, доктор Браун? – съязвил Скорцени.

– Увы, собственной сети у меня пока что нет.

– Так свяжитесь с сотрудниками ФБР, которые давно вами интересуются, и попросите не мешать вашему эксперименту.

– Придется последовать вашему совету, господин обер-диверсант.

Скорцени хотел съязвить еще что-то, однако, почувствовав, что и так перестарался и барон попросту может обидеться, поспешил успокоить:

– Все нормально, господин Браун. Агенты легализовались, здание осмотрено, место установки определено, ждут условного сигнала. И не рассчитывайте, дорогой доктор Браун, – уже более жестко, и не шутки ради, добавил он, – что вам позволено будет списать провал супероперации «Эльстер» на моих агентов.

– В мыслях такого не было, – проворчал Браун.

– И вообще, запомните: если ракета отклонится и, вместо небоскреба Эмпайр Стейт Билдинг, попадет в президентский дворец или в здание сената США, то не только наш фюрер, но и лично я готов простить вам эту непростительную оплошность.

Барон выдержал паузу, достаточную для того, чтобы Скорцени мог насладиться собственным остроумием, а затем перешел на исключительно деловой тон.

– Довожу до вашего сведения, господин Скорцени, что сегодня мы осуществляем пробный, испытательный запуск двухступенчатой ракеты «А-9, А-10». От ракеты, которая должна поразить Нью-Йорк, ее отличает только то, что в ней не содержится заряд взрывчатки весом в одну тонну, дабы в случае неудачи…

– Это понятно, – перебил его Скорцени.

– При общем весе ракеты в сто тонн эта тонна особой роли при испытании ракеты не играет. Кстати, длина ракеты достигает 29 метров, дальность полета – пяти тысяч километров. Упасть она должна в океан, чуть не долетев до американского побережья. Наша цель: испытать все стартовые механизмы, работу двигателей первой и второй ступеней, радиоаппаратуру, словом, проверить все расчетные данные.

– Исходя из ваших расчетов, сколько времени понадобится, чтобы ракета достигла Нью-Йорка?

– Тридцать пять минут чистого лета.

– Всего лишь?! Потрясающе!

– И семьдесят тонн горючего.

– Да черт с ним, с горючим! С такой скоростью США не может достичь ни один самолет, и, да простит меня Геринг, это уже аргумент в пользу ракетостроения. А посему чего мы ждем? Рузвельт нас благословляет.

По внутренней связи Браун еще раз проверил готовность ракеты и пусковой команды, поинтересовался, поднялись ли в небо самолеты из эскадрильи наблюдения, и, перекрестившись, рванул пусковой рубильник.

…Как вскоре доложили члены экспертной комиссии, сразу же после старта ракета вышла из-под контроля, значительно отклонилась от курса и взорвалась в небе над Северным морем, недалеко от Фарерских островов. Это был полный провал, похлеще того, что произошел в США.

– Вы сами все видели и все знаете, Скорцени. – Браун предстал перед оберштурмбаннфюрером бледным, голос его дрожал, чувствовал он себя крайне неловко.

– Но все же она взлетела, а это главное, – попытался утешить его оберштурмбаннфюрер. – Сколько времени понадобится, чтобы проанализировать просчеты и провести еще один пробный пуск?

– Как минимум месяц.

– Гитлер нас, надеюсь, поймет и простит, – в свойственном ему духе отреагировал Скорцени, – а вот перед президентом США Рузвельтом вам придется лично извиняться. Слово надо держать.

– Мне сейчас не до шуток, Скорцени.

– Мне – тем более. Кстати, настоятельно советую: следующую модель готовить с таким расчетом, что она будет пилотируемой, ее поведет пилот-смертник.

– Значит, все-таки с агентами у вас что-то не ладится?

– Просто с пилотом будет надежнее. Доброволец всегда найдется.

Браун немного помялся, но все же изрек:

– Поскольку вы все равно узнаете об этой встрече, то признаюсь, что вчера я беседовал с Марией Воттэ.

– С этого бы и начинали наш разговор.

– Это она сказала, что агентов, засланных в США, ожидает провал и что один из них будет казнен.

– Только один? – как бы между прочим уточнил Скорцени.

– Она так сказала.

– Почему же не сказала, что ракета ваша взорвется, не пролетев и четверти пути?

– Я не спрашивал об этом. Вообще запретил ей что-либо говорить по поводу своих испытаний.

– Это ж почему? Боитесь узнать о будущих проделках своей судьбы?

– Из суеверия. Знаете, с каждым новым испытательным пуском я становлюсь все более суеверным.

– Правильно становитесь, барон, – признал Скорцени, а подумав, что неплохо бы и самому связаться с Неземной Марией, добавил: – И передайте госпоже Воттэ, что, если она и впредь будет умничать по поводу моих агентов, в роли пилота-смертника на Нью-Йорк улетит она сама.

– С удовольствием сообщу ей это. Ведьма она, Скорцени. Это я вам говорю: настоящая ведьма. Может, от нее и происходят все наши беды.

– Лично я в колдовстве никогда замечен не был, тем не менее давно заподозрил, что из любого германского ракетчика получился бы неплохой инквизитор. Притом, что ракетчики они так себе. Уж извините, господин суеверный Ракетный Барон.

Вспоминать подробности всей той операции по затоплению сокровищ оберштурмбаннфюреру не хотелось. Тем более что в памяти она осталась как ночь сплошных кошмаров. Началось с того, что один из контейнеров матросы чуть было не уронили за борт еще во время погрузки на плот. Затем плот едва не подорвался на всплывшей у места захоронения мине. А закончилось тем, что во время выгрузки шестого контейнера фон Шмидт и еще один эсэсовец оказались за бортом. Того, второго, моряки так и не сумели спасти.

Но самое страшное ожидало оберштурмбаннфюрера, когда он вернулся в Берлин. Дело в том, что, прежде чем попасть к рейхсфюреру Гиммлеру, он оказался в кабинете Кальтенбруннера. И вот тут-то все и началось. Узнав о поспешном затоплении драгоценностей – без разрешения из Берлина, без попытки спрятать их на берегу, – начальник полиции безопасности и службы безопасности СД так рассвирепел, что чуть было не пристрелил его прямо в своем кабинете.

– Сколько часов после этого вашего акта трусости линкор «Барбаросса» продержался на плаву? – с ледяной вежливостью поинтересовался затем Гиммлер, когда фон Шмидт попал к нему на прием, уже не столько для доклада, сколько в поисках спасения. Ибо не было уверенности, что Кальтенбруннер оставит его в покое, а не загонит в концлагерь.