С утра она занялась своим туалетом, выбрала амазонку, которую не надевала с самого своего приезда сюда, и спустилась в кухню, где над кастрюлями колдовала Годивелла, стараясь производить как можно меньше шума, чтобы не разбудить ребенка. Его колыбелька была тут же, у окна. Вооружившись мехами, она раздувала огонь в печи, тлевший всю ночь. Пламя уже разгоралось, весело трещали дрова. Увидев Гортензию, старуха от удивления чуть не подскочила:

– Уже встали, госпожа Гортензия? Что так рано?

– Годивелла, мне надо с вами поговорить. Вы ведь позавчера мне сказали, что дорожите Этьеном больше всего на свете?

– Истинная правда! И не сказать вам, как я люблю его, ангелочка…

– Я так и думала. Годивелла, я поручаю его вам. Я уезжаю.

– Уезжаете? Но…

– Да, я знаю. Маркиз постарается теперь все предпринять для того, чтобы мы с ним не виделись, но я должна, хоть мне и больно, пойти на этот риск. Я не могу больше тут оставаться…

– Но все-таки останетесь! – раздался сзади голос маркиза. Она не слышала, как он подошел. – Несмотря на все ваши меры предосторожности, я слышал, как вы выходили из своей комнаты, и заподозрил неладное. Не хотелось бы, чтобы вы сохранили какие-то иллюзии. Запомните хорошенько: вы больше никогда отсюда не выйдете, моя дорогая Гортензия.

– А ваше слово? Не вы ли утверждали, что я могу идти куда и когда мне угодно, если откажусь от мысли забрать у вас сына?

– И вы предпочли бегать по лесам, чем жить подле ребенка. Какая ужасная мать!

– Не вам об этом судить! Вы сами никогда не были хорошим отцом. Так вы сказали это, да или нет?

Маркиз потянулся, запустил ложку в горшок с медом на большом столе.

– Еще так рано, а у вас опять на уме разные глупости! Как я от вас устал, моя дорогая…

– Вы ответите или нет? Вы так говорили?

– Конечно, конечно… говорил. Но вы должны понять, со вчерашнего дня многое изменилось. Такого человека, как вы, нельзя отпустить на все четыре стороны, нельзя дать вам полную и безоговорочную свободу. Так что, с вашего позволения, я изменю свое решение. Вы больше никогда не покинете этот дом, я не приму никаких условий. А теперь не хотите ли чашечку кофе? Или же предпочтете сразу подняться к себе?

– Не собираетесь же вы держать меня здесь до конца моих дней?

– Кто может предвидеть, когда наступит конец? – вздохнул маркиз, закатив глаза к потолку. – Во всяком случае, не бойтесь: я не лишу вас возможности дышать нашим чистым горным воздухом, но… только в моем обществе.

– Напрасно вы так уверены в себе, маркиз! Все может повернуться не так, как вам угодно. Вы забываете, что есть еще и бог!

– Так попросите его раскрыть перед вами двери этого дома. А я отказываюсь. Годивелла… я есть хочу…

Не в состоянии слушать дальше и не желая показать этому монстру свою растерянность, Гортензия снова направилась к себе. Но на лестнице она столкнулась с Гарланом.

– Тихо! – шепнул он ей. – Не шумите!

– Вы меня напугали, – прошептала Гортензия в ответ.

– Не меня надо вам бояться. Я вчера вечером и сегодня утром все слышал… Нужно соблюдать осторожность. Этот человек безумец… опасный безумец…

– Он держит меня здесь взаперти. Чего мне, по-вашему, еще бояться?

– Яда… Я знаю, у него есть яд. Из моей лаборатории пропал один флакон… Он бережет его для меня.

Взглянув на потерянное лицо этого бедняги, Гортензия подумала, что неизвестно, кто из них более безумен, и захотела утешить Гарлана.

– Зачем ему избавляться от вас? Ведь вы всегда верно ему служили.

– Именно потому, что я больше стал не нужен. Идемте наверх! Он может услышать. И вообще я боюсь, он меня теперь не выносит. На моем лице отражается его гадкая душа. Вот он и хочет моей погибели.

– Так уезжайте! Что вам-то здесь делать?

– Куда мне ехать? Это мой дом… мой предок Бернар де Гарлаан владел им… Я знаю, что сокровище здесь… оно ждет меня. Вот и остался искать. Но я хочу жить! Вот и питаюсь молоком и тем, что где-нибудь раздобуду. Так было до вашего приезда. А теперь опять начну.

– Зачем? Я же здесь.

Бедняга с жалким видом покачал головой.

– Да, вы здесь. Но, может быть, ненадолго. Вам бы тоже надо пить молоко.

Снизу раздались шаги. Гортензия метнулась в свою комнату, Гарлан – на третий этаж. Вернувшись к себе, Гортензия подошла к окну и растворила его. Лицо ее залило потоками дождя, но она не закрыла окно. Ей было приятно ощущать на своей разгоряченной коже эти прохладные струи. Гортензия мечтательно взглянула на строгий изумительный пейзаж, раскинувшийся у ее ног.

До сих пор мысль о побеге через окно казалась ей безумной. Без крепкой веревки невозможно было спуститься с высокой стены. А где достать такую длинную веревку? Сделать из простыней, как поступали герои приключенческих романов? Длины простыней не хватит, или придется их рвать на слишком тонкие лоскуты. А ведь Комбер был всего лишь в одном лье отсюда… Теперь ей казалось, что он бесконечно далеко…

Сколько времени придется пробыть пленницей в этом замке, который скоро накроет зима? Она не сомневалась: Жан и Франсуа предпримут даже невозможное, лишь бы вызволить ее отсюда, но что они могут против этой старой крепости и непоколебимой воли маркиза? Удастся ли им вовремя освободить ее?

Как только она об этом подумала, ею снова овладела тревога. «Ненадолго?» Значило ли это, что она больше, чем хотела, поверила в россказни этого безумца Гарлана? Быть может, после всех этих высоких заверений в любви маркиз, устав от ее сопротивления, задумает избавиться от нее, как от досадной помехи? До сих пор он без колебаний устранял со своего пути всех, кто ему мешал… И, что бы там ни говорила Годивелла, кто знает, чем бы закончилась та ночь, если бы Жан не пришел за Гортензией и не помог ей бежать через часовню…

Нет, этого не может быть! Никогда Годивелла не стала бы помощницей в таком деле. В этом Гортензия была абсолютно уверена. Однако чуть позже, переодевшись в одно из своих старых платьев, она спустилась на кухню, выпила там большой стакан молока, закусив хлебом с маслом и медом, которые она сама себе приготовила, что позволило ей потом объявить, что она не голодна и обедать не будет.

– Я не позволю вам напихиваться только хлебом и медом, – проворчала Годивелла, недовольная, что не отдали должное ее кулинарному искусству. – Постарайтесь к вечеру нагулять аппетит. Будут грибной суп и пирожки с сыром.

Гортензия любила и то, и другое, к тому же старой кухарке эти блюда отлично удавались, но судьбой ей было предрешено вечером не проглотить ни кусочка.

Годивелла с важностью дьякона во время службы поставила на стол огромную супницу, сняла крышку, и по комнате тут же распространился божественный запах. Вдруг у Эжена Гарлана начался настоящий приступ бешенства: вскочив с места, он указал на супницу дрожащим пальцем и завопил: