Иногда, когда она готовила ужин, леди Хестер спускалась к ней на кухню, и они вместе пили чай. За чопорной оболочкой оказалась вполне живая женщина, охотно делившаяся с ней разными суждениями. С какой тоской говорила она о тех днях, когда мальчики были с ней рядом. Точно такую же тоску испытывала и Эсси.

Хестер, как и обещала, настояла на своем и вернула Эсси в Женский институт. Среди знакомых лиц тут мелькали и новые, чьи-то выступления были очень интересны. Настораживало, что некоторые поговаривали о новой войне – дескать, пора бы нам обратить внимание на нынешние события в Германии.

И тогда Эсси думала об Энгусе – тот совсем не писал домой, а Хестер жадно ловила новости. Что такое между ними произошло, Эсси не знала и никогда не решилась бы спросить эту гордую женщину. Сначала ходили слухи, что он спился, потом – что уехал в Австралию на поиски золота, что он угодил в тюрьму или еще похуже. Комнаты мальчиков она держала так, словно они в любую минуту могут вернуться домой: кровати проветрены, полы натерты, одежда выстирана.

Эти комнаты, будто наполненные привидениями, пугали Эсси. Жизнь покинула их, тепло больше не заглядывало сюда. На вешалках висели теплые твидовые костюмы, кардиганы, которые никогда не согреют спины вернувшихся с фронта солдат, которые, оставшись без работы, вынуждены были побираться у заднего крыльца. Какой чудовищный позор.

Леди Хестер все дни проводила среди цветников – подрезая, высаживая, прореживая, полностью замкнувшись в своем зеленом мире. Кто-то подметил однажды, что дамы ее возраста находят утешение либо у Господа, либо в саду. У Эсси же не оставалось времени ни на то, ни на другое.

Эйса ужаснулся бы, увидев, в какую язычницу она превратилась. По воскресеньям у нее был выходной, и она просто читала, гуляла, готовила обед к возвращению леди Хестер из церкви, а под вечер усаживалась в плетеное кресло в мансарде и сочиняла длиннющие письма Сельме.

В маленькую серебряную табакерку, возвратившуюся к ней вместе с вещами Ньютона, она складывала монетки – трехпенсовики и полупенсовики: копила на отпуск. Вот накопит и когда-нибудь пересечет океан, своими глазами поглядит на эту страну изобилия.

* * *

Времена года быстро сменяли друг друга – посевные работы, сенокос, сбор урожая, – и постепенно Гай почувствовал, что силы возвращаются к нему. На этих девяноста акрах земли – небольшое стадо, лошади, четыре зерновые культуры посадить и пожать – каждый помогал другому. Чтобы выжить, вся семья должна работать от рассвета и до заката. Их тихая и скромная жизнь стала для Гая откровением – такой тяжкий труд и так невелико вознаграждение. Когда у брата Ганса Клеммера загорелся амбар, все фермеры округи бросили свою работу и помогли ему построить новый: несли доски, гвозди, инструменты и еду. В этой сплоченной общине каждый был тебе братом, другом и защитником.

Они болтали ни о чем на своем немецком наречии – сами они называли его «пенсильванским голландским», и постепенно Гай начал перенимать основные слова – и крепкие выраженьица! Они вовлекали его в свою жизнь так естественно, что вскоре он как само собой разумеющееся начал посещать с ними службу – проводилась она в каменном строении: на скамьях по одну сторону усаживались женщины, по другую – мужчины, и Гай садился так, чтобы украдкой поглядывать на Розу Шэрон, такую серьезную в чепчике и шали.

Понимать содержание службы на чужом языке было не так-то просто, но это и не важно. Эти люди молились о своей простой жизни, они просто доверяли ему, делились с ним заботами и печалями о больных и престарелых. По американским стандартам многие из них были совсем бедны, но при этом они жили в мире с собой и твердо верили в правильность своего уклада.

Он ходил в церковь, пока учился в школе, потом в армии были богослужения под открытым небом, но нигде не научили его такой безыскусной набожности и добродетели. На каждое повседневное действие здесь находилась подсказка из Библии, а манера одеваться очень просто отделяла их от мира всех остальных людей. Здесь не было ни кинозалов, ни театров, ни танцплощадок, ни питейных заведений – ничто не отвлекало их; они собирались вместе, музицировали, устраивали домашние посиделки с выпечкой, когда каждый из гостей приносил что-то свое к общему столу.

Гай сознавал, что объективность его восприятия замутнена влечением к Розе. И понимал, что не сможет даже ухаживать за ней, пока не примет их веру. Потом он вспоминал всех тех женщин, к чьим услугам прибегал для удовольствия. Только Сельма была другой – того же типа, что и Роза. Но Сельма – девушка из прошлого, из другой его жизни, которую не вернуть.

Роза олицетворяла для него всю доброту его новой жизни. Здесь он сможет забыть о смертоубийстве, увечьях и той кровавой резне, которую несет война. Он умер для той жизни, но чтобы доказать, что он достоин этой награды, прежде он должен перенять их образ жизни, отказаться от своих старых привычек, выпивки, мирских удовольствий и искренне разделить жизнь этой серьезной, трудолюбивой общины.

Провидение и правда прислало его сюда на место Зака? Было ли так предопределено, что он разыщет их и найдет приют в семье Йодеров? А Роза, видит ли она в нем только замену брату? Здесь есть свои обычаи и ритуалы, которым он должен будет следовать, но прежде он должен показать, что готов принять их веру, а для этого – отбросить все сомнения и принять их устав так же, как принимает устав послушник, приходя в монастырь.

Сердцем он чувствовал, что должен поступить так, чтобы отплатить Йодерам за то, что спасли ему жизнь, дали одежду, кров, когда у него не оставалось сил ни на что. Но осмелятся ли они отдать ему в жены дочь? Только время покажет.

Поначалу он очень уставал от тяжелого физического труда – вести лошадей, тянущих плуг, учиться собирать урожай, строить. Он должен отплатить им за их веру в него, за доверие. Он приехал сюда из совершенно другого мира, в котором все приходило к нему в готовом виде: лошади ухожены, одежда почищена, еда приготовлена, колеса и упряжь исправны. На фронте ему, офицеру, полагался денщик, который также заботился о нем: питание, средства передвижения, форма – все для него было лучше, чем для простых солдат. Да здешние жители и помыслить не могли о той роскоши, в какой он вырос и какую воспринимал как данность.

И все это здесь не имеет значения. Здесь живут так, как видят необходимым, и он от души старался порадовать их. Женщины работают наравне с мужчинами, если не тяжелее, – шьют, прядут, ухаживают за птицей, растят детей и заботятся о престарелых, пекут хлеб, шьют одежду, – и в помощь им только швейная машинка, утюг да отжимной валик. Матрасы набивают птичьим пухом. Дома пустые, чисто выметены и выскоблены, пахнут садовыми травами, но никогда никто не голоден, одежда всегда починена и залатана, убирается на место до следующего раза, когда понадобится. Гай носил хлопчатобумажный комбинезон и рабочую одежду Зака, а по воскресеньям – черный костюм, который пришлось расставить и выпустить подлиннее штанины.

Борода его стала густой. Он хотел выглядеть точно так же, как молодые мужчины здесь, но ему трудно было не выделяться.