Брюнхильд, уже забравшая у него чашу, подала ее Боргару; тот взял, придав своему помятому лицу выражение достоинства, но наклоном головы выражая почтение. Хельги улыбнулся: видимо, привык, что первая встреча с его дочерью повергает в трепет даже бывалых мужей.

– А это сыновья Альмунда, двое старших, Годред и Свенельд, – услышал Свен голос Грима. – Они помогали собирать войско в подвластных Олаву землях и даже за морем, у них своя большая дружина.

«Да ведь сейчас она подойдет к нам!» – сообразил Свен и приосанился, снова радуясь, что они с Годо знатнее всех среди подданных Олава и им не придется долго ждать.

С той же улыбкой Хельги взглянул на них и кивнул:

– Рад, что с войском будут мужи столь славного рода и немалых заслуг.

Свен поймал его взгляд: доброжелательный и в то же время пристальный, стремящийся исподволь проникнуть в чужую душу, но ни на щелку не приоткрыть свою. Стало ясно, что от него Грим унаследовал цвет глаз: не серых и не зеленых, а что-то среднее. Похоже на некоторые самоцветы из греческих сокровищ, цвета морской воды при ярком свете… Кажется, камень такой называется смарагд.

Тем временем Годо, отпив из чаши, вернул ее Брюнхильд.

И она взглянула прямо на Свена. Он чуть не вздрогнул – так ее глаза отличались от глаз ее отца и в то же время были с ними схожи. Не серовато-зеленые, а ярко-голубые, большие, продолговатые, они смотрели с той же пристальной твердостью, без следа девичьей робости или смущения перед чужими людьми. Да и что ей смущаться – она, поди, с двенадцати лет знатным мужам чаши подает, навидалась всякого и привыкла служить земной валькирией на пирах земного Одина, своего отца. Чтобы смутить и удивить такую деву, надо небывалым человеком быть…

– Будь здоров и благополучен, Свенельд, сын Альмунда, – произнесла она без малейшего волнения, с привычной величавой любезностью.

– Когда ты подаешь человеку чашу, из твоих рук он пьет саму удачу! – Свен улыбнулся ей, скрывая волнение; казалось, если коснуться ее, тебя обожжет, как касание к солнцу, и от предчувствия этого пламенного удара его наполняли ужас и восторг.

– Если валькирии в палатах Одина хоть вполовину так же хороши, как ты, то не жаль отдать жизнь хоть завтра, лишь бы поскорее попасть туда, – сказал Годо, с некоторым опозданием подобрав слова, в которые мог вложить хотя бы часть своего потрясения.

Брюнхильд улыбнулась, и по этой улыбке Свен понял, что нечто похожее она слышит на каждом пиру. Но Годо ничего лучше придумать не мог. Покосившись на него, Свен чуть не присвистнул – такого восхищенного и потерянного лица он у своего уверенного и насмешливого брата никогда не видел.

Похоже, здесь и Годо нашел свою Дочь Неба. Но до этой дотянуться, подумал Свен, никакие качели не помогут. Уж больно небо в этих краях высокое…

* * *

Теперь, когда все участники похода были в сборе, не стоило медлить дальше, попусту расходуя время и дорожные припасы. Собираясь на другой день в Чернигов на пир, Свен надеялся, что Хельги объявит день начала похода, а может быть, сегодня же и принесет жертвы за его успех. Из всех присутствующих родом и положением Хельги Хитрый, потомок датских Скъёльдунгов и сам обладающий киевским столом, был выше всех. Даже надменные греческие цесари, согласившись заключить с ним договор, тем самым признали его властные права и равное положение.

– Но если он сам в поход не идет, кто ж над войском будет главным? – толковали между собой северяне.

Пока ехали сюда из Хольмгарда, вождем считался Грим: так хотел Олав, который, как первый и главный устроитель похода, имел право назначить и его вождя. Из зимних речей Карла в Хольмгарде поняли, что Хельги киевский хочет того же. Но сейчас, когда северяне увидели своими глазами многочисленные дружины из других земель, имеющие своих знатных вождей, всем хотелось поскорее услышать подтверждение своим надеждам.

– Ну а кто же еще? – отвечал Свен, слыша такие разговоры. – Грим – Хельги Хитрому сын, Олаву зять. Его для того и женили на Ульвхильд, чтобы он с обоими конунгами был в родстве. Кто здесь выше него? У нас вон сколько людей под рукой. Да и Хельги своих кому же доверит, кроме как родному сыну?

– Здесь не только люди Хельги, – хмурился Благомир; у себя дома он был наследником княжьего стола, а теперь обнаружил, что равными ему можно нагрузить две-три лодьи.

– А кто не его – те его данники. Радимичи всякие…

При мысли о радимичах Свену снова пришла на ум красавица Брюнхильд – внучка князя радимичей. Чудно было думать, что у этой небесной девы есть родня на земле, хоть и княжеской крови. Уж конечно, она появится на пиру, и с мыслями о ней Свен особенно тщательно осматривал свой лучший синий кафтан и водил резным гребнем по влажным после купания волосам.

Перед пиром все вожди вымылись и принарядились как могли. Чтобы не создавать тесноты у причала, взяли лишь четыре лодьи, все уместившись в них; оглядывая это собрание, Свен улыбнулся, подумав, что со времен возвращения Хельги из Миклагарда солнце не видало такого скопления цветных кафтанов, шелковых шапок, дорогого оружия и разного узорочья в одной лодье. Датские родичи – Хродрик и его зять Ормар нарядились в цветные рубахи и плащи, какие носят при дворе короля франков; у варягов, словен и мере кафтаны из крашеного льна и тонкой шерсти, ради жары надетые на одно плечо, были отделаны узкими полосами узорного шелка. Грима в этот раз с ними не было – он остался в Чернигове и должен был снова свидеться со своими людьми на пиру.

Не только Свен, надо думать, с волнением ждал новой встречи с Брюнхильд. Однако, попав наконец в гридницу Чернигова, вспомнили о ней далеко не сразу…

Когда отроки Траусти проводили северных гостей за стол, Хельги и его детей в гриднице еще не было, и у Свена осталось время оглядеться. Дома, в Хольмгарде, справа от Олава за длинный стол усаживали варягов, а слева – словен из окрестных селений. Здесь справа сидели все незнакомые люди – варяги, славяне разных племен, ясы в шелковых остроконечных шапках, похожих на шелковые шлемы, в белых кафтанах из льна, у которых вся верхняя часть, выше пояса с серебряными накладками, была обшита греческим шелком. Жители северных земель, такого никогда не видевшие, таращились на них во все глаза. Ответные взоры привлекали в основном плесковский чудин Кааро и вожди мере: их литые звенящие подвески на плечах, поясе, на обуви вызывали оживление у южных славян и варягов.

– А их, пожалуй, поменьше будет, чем нас, – склонился к Свену сидящий рядом Боргар.

– Я так понимаю, у Хельги под рукой меньше земель, чем у Олава. Только поляне, радимичи да северяне, – Свен кивнул на старейшин, явно славян, однако тоже в шапках греческого шелка.

– А это? – Боргар покосился на ясов.

– Союзники, надо думать. Вон те, пожалуй, даже угры. А вон те, надменного вида и в кафтанах с птицами, я думаю, те варяги, которых он нанимал еще для похода на греков. Я слышу, они на северном языке говорят.

– Ты вон на ту рожу погляди! Греки небось до сих пор вздрагивают, как вспомнят!