— Это его сообщник! — проорал всадник.

Я понял, что далеко не уйду. Толпа внезапно сплотилась против меня. Я уже не мог протолкнуться, горожане перекрыли мне все пути к отступлению и теперь принялись выталкивать на площадь. Сотни рук тянулись, чтобы оттолкнуть, сбить меня с пути к спасению. О, как мечтал я в эту секунду о том, чтобы вызвать яростный метеоритный дождь, который разметает останки безжалостных людей по окрестностям, пройдется по всадникам и вельможам, размажет их всех по твердым камням мостовой…

Прямо передо мной неожиданно оказалась морда лошади, я услышал щелчок, и кнут ожег мою щеку. От боли я обрел силы, рванулся вперед и вверх и, вцепившись в руку всадника, рывком вырвал его из седла. Запутавшись в стременах, он рухнул на мостовую лицом о булыжник, а я мигом забрался на коня и принялся кружить по площади, не зная, что предпринять. Позади меня был королевский дворец, со всех остальных сторон дорогу перекрывала толпа. На лицах людей читалась ненависть, они тянули ко мне руки, но я разворачивал коня то одним боком, то другим, так что им было до меня не дотянуться.

Всадники быстро осознали, что происходит. Они пришпорили своих лошадей и окружили меня, помахивая кнутами. Теперь я попал в серьезный переплет. Один из них ударил меня кнутом, но промахнулся, кнут щелкнул впустую, второй предпринял атаку еще более неудачную: его кнут ожег беззащитную шею моего коня, который, ощутив боль, резко дернул головой и понесся прямо на толпу… Я врезался плечом в одного из всадников, мы оба едва не вылетели из седел, потом мой взбесившийся скакун сбил несколько человек, они с криками рухнули под его тяжелые копыта, и толпа чудом расступилась, давая нам дорогу… Я подался вперед, воодушевленный нашим бегством, как вдруг вокруг моей шеи обмотался кнут, и через мгновение меня буквально вырвало из седла. Я плашмя рухнул на мостовую, удар о камни пришелся в плечо. Некоторое время я лежал совершенно оглушенный, а потом попытался пошевелиться, но ощутил дикую боль в области шеи и правого плеча. Затем пахнувший конским навозом сапог одного из стражей врезался мне в лицо, и я лишился сознания…

Очнулся я, когда нас уже притащили в какой-то каменный дом с прочными решетками на маленьких окнах.

— Очнулся, — с веселой ноткой в голосе задорно сказал стоявший рядом со мной крепыш с кнутом в руке. — Добро пожаловать в распределитель инквизиции.

Приглядевшись к нему — у меня перед глазами все еще мелькали цветные пятна и все расплывалось, — я узнал всадника, которого так ловко выдернул из седла.

— Узнал меня? — Он погрозил мне кнутовищем. — Ну погоди же, я с тобой еще посчитаюсь.

Я сплюнул кровь ему под ноги и поглядел на Олафета. Вид у него теперь был не только жалкий, но и весьма побитый. Лицо пересекал багровый рубец, да и вся его бедная одежда теперь была изорвана ударами кнута. Сквозь лохмотья просвечивали кровавые раны.

— Документы у тебя есть?

— Не знаю. — Он поморщился, должно быть, даже говорить ему было больно.

Олафета торопливо обыскали. Стражники действовали быстро и методично. А он только раздосадованно разводил руками: мол, понять не могу, куда подевались эти чертовы документы. После обыска один из стражей, здоровенный усатый детина, изо всех сил ударил беднягу кулаком в живот.

— Ну что, собака, — сказал он, — попил нашей кровушки? Да тебе документы без надобности, тебя и так любой мерзавец знает в этом городе…

Олафет кивнул и снова развел руками, мол, не моя в этом вина. Сложно было даже представить, что этот человек совсем недавно так безжалостно прикончил короля Катара… Сейчас он выглядел совершенно безобидным, даже жалким… Как тогда на площади, во время нашего первого знакомства. Вдруг лицо его странным образом изменилось, он ухмыльнулся:

— А я говорил, что переведу всю их породу, что в любом случае выполню предначертание.

Гримаса, исказившая черты Олафета, была настолько жуткой, что я даже вздрогнул.

— Ну вот что, — из-за стола поднялся толстый страж, сжимавший в руке связку ключей, — полагаю, нам не обязательно слушать, что он тут плетет, пусть посидит немного в общей камере, а потом придет палач, которому его убеждения покажутся очень интересными…

— Наш палач — очень продвинутый человек, — обратился он к Олафету, — ему приятно послушать любого осужденного, он говорит, что испытывает меньше угрызений совести после того, как все эти негодяи делятся с ним своими черными мыслями…

Меня тоже обыскали, не нашли ничего, что заслуживало бы внимания, и следом за Олафетом провели к общую тюремную камеру, представлявшую собой огромный полутемный подвал, за двести шагов от которого я почувствовал запах нечистот и экскрементов. Здесь были собраны главные отбросы общества со всего света. Они пребывали в Катар без документов и подорожных и попадали в распределитель. Обратно к свету выбирались очень немногие…

Когда железная дверь с лязганьем захлопнулась за нашими спинами, Олафет коснулся моей руки:

— Ну ты… в общем… не сердись на меня, я не хотел тебя втравить, не думал, что так получится…

— Я и не сержусь, — ответил я.

Я все еще не мог поверить, что оказался в подвалах катарской охранки, лишенный дара колдовства и надежды оказаться по ту сторону железной двери, снова увидеть солнце и приласкать какую-нибудь сладкую на вкус красотку. В темноте шевелилось множество мрачных фигур. К каждому из этих людей жизнь была не очень-то благосклонна и частенько била их под дых. Олафет молча прошел к деревянным лавкам, на которых вповалку спала человеческая масса, и аккуратно, чтобы никого не потревожить, уселся на самый край, задумавшись о чем-то.

Я же продолжал стоять у двери, надеясь, что вот сейчас произойдет что-то, что позволит мне выйти отсюда…

Ко мне неожиданно приблизился человек. По всему было видно, что он тут уже очень давно. Его наглая физиономия могла вызвать только ненависть у приличных граждан и неприязнь у не слишком приличных.

— Это что, твой друг? — спросил он у меня, осторожно кивнув на Олафета.

— Я его почти не знаю, мы познакомились только что на площади.

— А следовало бы знать, парень. Это Олафет, Королевский Садовник. Так его называли в шутку. Лет двадцать назад это был самый опасный головорез во всем Катаре. Он владел мечом, как сам Сатана. А кинжал мог метнуть с расстояния в пятьдесят шагов и попадал точно в цель… Его боялись во всех притонах Южного Централа… Он убил столько человек, что сам вряд ли смог бы сосчитать… Это не человек — это дьявол.

— По виду не скажешь…

— Пристрастился к спиртному — и сделался ни на что не годен. Взгляни на него.

Лежавший на лавке толкнул Олафета ногой, тот отпрыгнул, прижался к стене, потом сполз по ней и уселся прямо на холодный земляной пол…

— За что его взяли? Ты наверняка знаешь, — спросил толстяк.

— Убийство короля…

— Он убил короля? — оживился толстяк. — Я так и знал, что люди сильно преувеличивают его слабость. А ты, случайно, не видел, как это произошло?