– Матушка, так что же? Можно нам съездить в Лондон? – нетерпеливо напомнил о себе Жозеф.

– Ах беда-огорчение! Ты мне совсем голову заморочил! Езжайте, плывите, бросайте меня одну, такова уж моя скорбная доля – быть одинокой и всеми покинутой. Я ваших малявок в приют сдам!

– Матушка!

– Шучу-шучу, как-нибудь управлюсь с ними без чужой помощи. Отправляйтесь в свой Лондон, отдыхайте, развлекайтесь. А будете проходить мимо Тауэра – помолитесь за детишек короля Эдуарда.

– За детишек Эдуарда? – обалдел Жозеф. – Ты знаешь эту историю, матушка?

– Что ж я, невежда какая, что ли? Твой папочка Габен был поклонником Казимира Делавиня[112], он прочитал мне его пьесу и сказал, что в ней описаны доподлинные события, а потом повел меня в Лувр, и мы там видели картину, на которой маленьких принцев душит их зловредный дядя Ричард Третий[113]. Говорят, призраки бедняжек до сих пор бродят по Тауэру в ночь полнолуния.

– Здорово! Непременно упомяну парочку призраков в новом романе-фельетоне! Это будет фантастическое повествование о человеке в коричневых башмаках, который наделен даром вечной жизни!

– Вот уж не позавидую я твоему бессмертному, особенно если у него есть мозоли!

Пятница, 5 декабря 1958 года

Мясная лавка, торговавшая кониной, находилась посередине улицы Лепик. Попасть туда можно было, протолкавшись между лотками зеленщиков, среди деловитых домохозяек, гомонящей малышни и хорошеньких девушек, не упускавших ни одного восхищенного взгляда со стороны завсегдатаев соседнего бистро.

Неподалеку во все горло орал газетчик:

– Читайте «Либерасьон»! Новый лозунг Ги Молле[114]: «Де Голль с нами!»

В лавке проворные руки рассыпали свежие опилки по плиточному полу и взялись за мясницкие ножницы. Прозвучал хриплый голос:

– Миуми! Миумину, сладенький мой! Иди кушать!

Толстуха в синем фартуке с зеленым отливом сдула со лба черную, ровно подрезанную челку и, пощелкав ножницами в воздухе, принялась нарезать тонкими полосками конское сердце, темное, фиолетово-багровое. Кусочки мяса, дряблые и ноздреватые от кровеносных сосудов, полетели в глубокую тарелку.

– Ну где этот пузатик болтается? Обед уж готов, – проворчала женщина.

В лавку вошла еще одна, как две капли воды похожая на первую, только фартук у нее был бутылочно-зеленый, а под мышкой торчал багет.

– Джеки, ты не видала Миуми?

– Нет, Сюзи, не видала, но могу поспорить, он дрыхнет в гостиной.

Вторая толстуха поднялась на жилой этаж, сестра услышала, как она двигает в гостиной мебель, и через секунду по ступенькам скатился плюшевый дымчато-серый шар. Шар превратился в упитанного котяру, который нехотя поплелся к тарелке, поставленной на пол у прилавка. На прилавке красовался здоровенный кассовый аппарат.

– Ну-ка, кто это у нас так сладко облизывается? Это же наш маленький Миумину, ты ж мой пупсичек! – засюсюкала Сюзи, наклоняясь над домашним любимцем. Короткая плиссированная юбка задралась, явив миру ляжки, которым позавидовала бы Венера Каллипига из неаполитанского музея.

– Э, капот опусти, а то весь мотор наружу! – захохотала Джеки, спустившаяся в лавку.

– Ну же, Миуми, не криви мордочку! – не отставала от кота Сюзи. – Что ты носик воротишь?

Грипмино с отвращением покосился на еду. И ради этого стоило прожить несколько столетий? Чего ему только не довелось отведать на своем веку: запеченных паштетов и мышей, пойманных на сеновале, жареных цыплят и похлебки из каштанов… Но эта резиновая мерзость в тарелке под названием «рагу», прилипающая к клыкам, была совершенно несъедобна!

Вот она, расплата за воровство! Черт его дернул слизнуть последние капли вечной жизни из хрустального флакона, забытого на геридоне! Ах, как же он скучал по своему доброму хозяину Эмэ Тоару по прозвищу Амадей, который холодным зимним вечером 1898 года вероломно оставил его на попечение консьержки, а сам ушел и больше не вернулся! Шесть десятилетий истекли с тех пор, Грипмино за это время сменил множество дурацких имен: Кики, Ноно, Гага, Туки, Мике, Рибульдинг, сокращенно Динго, натерпелся от людей, странствовал из дома в дом и наконец оказался у сестер Мартен на улице Лепик. Он устал, его изнурили годы войны, оккупации, бродяжничества и долгие, бесконечно долгие дни.

– Ну посмотри, какое вкусненькое рагу, кушай скорее, пупсичек!

Грипмино ничего не оставалось, как сдаться и заставить себя проглотить кусочек. Да уж, шикарная штука – вечная жизнь!

Приглашаем вас на ретроспективное кинообозрение 1898 года, который только что начался для героев романа. Мы приготовили вам немало сюрпризов. Итак, вот что происходит месяц за месяцем…

Париж – огромная стройплощадка. Скотобойни Вильжюифа и Гренеля предназначены к закрытию, их заменят скотобойни в Вожираре[115]. Повсюду котлованы и строительные леса. Что-то сносят, что-то возводят – пора готовиться ко Всемирной выставке 1900 года. Ремонтируется и модернизируется Лионский вокзал, расширяются и достраиваются вокзалы Восточный и Монпарнасский. На левом берегу заканчивается закладка будущего моста Александра Третьего. Железнодорожные линии из Со, Орлеана и Мулино скоро дотянутся до Дома инвалидов, чтобы в будущем облегчить жизнь Монпарнасскому вокзалу и вокзалу Сен-Лазар, куда нахлынут тысячи пассажиров. На строительстве Большого дворца[116] занято почти полторы тысячи рабочих. Орлеанский вокзал растет не по дням, а по часам на месте разрушенной Счетной палаты. В мае сотни зевак толпятся на авеню Сюффрена, глазея, как монтируется один из лучших аттракционов будущей выставки – колесо обозрения.

Январь

Истинного автора бордеро, на основании которого капитан Дрейфус был обвинен в государственной измене, – майора Эстерхази, разоблаченного братом капитана, месье Матьё Дрейфусом[117], – единогласно оправдал военный суд в Париже 11-го числа.