— Чего молчишь, Александр Борисович? — окликнул его Меркулов.

— А чего тут говорить? «Питерское братство» торжествует. «Московское братство», если все пойдет так, как я рассчитываю, окажется в глубокой заднице.

Но изменит ли это что-нибудь в стране? И если изменит — то в какую сторону?

— Что это за разговоры? — удивился Меркулов. — У тебя что, депрессия?

— Не знаю, вправе ли я был лезть в эти дебри…

— Что значит — вправе или нет? — с возмущением воскликнул Меркулов. — Ты делал свою работу!

— Делал, Костя, делал… Но, как тебе, должно быть, известно, благими намерениями вымощена дорога в ад.

— Глупости. Ты, Александр Борисович, вот что… Езжай домой и ни о чем не думай. А по пути заскочи в супермаркет, что у вас на углу, и купи бутылку коньяку. Разопьем вместе.

— Хорошо. До встречи. — Турецкий отключил телефон и сунул его в карман.

«Черт бы их всех побрал, этих политиков», — со злостью подумал Турецкий, но тут зажегся зеленый свет и Александр Борисович поехал домой.

— Ну что, предки, скучали без меня?

Нинка стояла перед родителями в красных джинсах и коричневой замшевой куртке с какой-то чудовищной индейской бахромой. Взгляд — нагловато-меланхоличный, в ушах — наушники, челюсти мерно двигаются, перемалывая жевательную резинку.

— Ты бы хоть наушники вынула, когда с отцом разговариваешь, — попробовал построжиться Турецкий.

В ответ Нинка выдула огромный пузырь.

— И эта вечная жвачка, — поморщился Турецкий.

Пузырь лопнул с сухим щелчком.

— Да ладно тебе хмуриться, — усмехнулась Нинка. — Скучно небось было без меня-то?

— О да! — засмеялась Ирина Генриховна, покосившись на мужа. — Без тебя у нас здесь болото и тоска зеленая. Ходили из угла в угол и не знали, чем заняться.

— Ну вот, — кивнула Нинка. — А теперь я внесу свежую струю в это ваше старческое однообразие. Со мной не соскучитесь. Ой! — Лицо Нинки вытянулось. — Пап, а что это у тебя с лицом?

— Бандитская пуля, — неловко пошутил Турецкий.

— От пуль нужно уклоняться, — назидательно сказала Нинка. — Не маленький ведь уже, надо понимать! Ох, и когда ты только наиграешься. Скоро полвека мужику, а он все как мальчишка.

— Уж больно ты активная приехала, — усмехнулся Турецкий. — Наверное, слишком долго лежала на солнце и перебрала с энергией?

— Я всегда была такая! — отрезала дочь. — Вы просто забыли. Ладно, предки, пойду распакую сумку. Потом все расскажете.

Нинка ушла к себе в комнату.

— Слыхал? — улыбнулась Ирина Генриховна. — «Внесет свежую струю в наше старческое однообразие». Как тебе это нравится? Погоди, скоро она нас с тобой в дом престарелых отправит, чтобы под ногами не путались.

В дверь позвонили. Турецкий начал было вставать, но жена положила ему руку на колено:

— Сиди уж. Я сама открою.

— Ну уж нет! Хватит с тебя похищений! — сурово возразил Турецкий.

Ирина улыбнулась:

— Ты что же, всю жизнь теперь будешь меня охранять?

— Понадобится — буду.

Турецкий убрал руку жены с колена и пошел открывать.

…Может быть, впервые в жизни Турецкий, перед тем как отомкнуть замок, глянул в дверной глазок. Поймав себя на этом, он невесело усмехнулся. «Старею я, что ли? Или нервы расшатались?» — подумал он.

На пороге стоял Меркулов с букетом алых роз в руке.

— Как и обещал, — сказал он. — Пустишь?

Меркулов был одет в светлый легкий плащ, темно-синий стильный костюм, белоснежную рубашку, а его плотную шею стягивал шикарный шелковый галстук. Выглядел он торжественно. Турецкий аж присвистнул от восхищения:

— Вот это да! Да ты прямо Кларк Гейбл! Ну, заходи уж, раз пришел. Не выгонять же.

Турецкий потеснился, пропуская шикарного гостя в прихожую. Меркулов вошел, дождался, пока Турецкий закроет дверь, и вежливо поинтересовался:

— В этом доме коньяк-то хоть имеется?

Турецкий растерянно поскреб в затылке:

— Точно утверждать не берусь, но, по-моему, нет.

— Вот что значит не слушаться советов старших по званию, — вздохнул Меркулов. — Ладно, важняк, тебе повезло, что у тебя умные друзья. — Меркулов усмехнулся и широким жестом фокусника достал из кармана плаща бутылку: — Вуаля!

— Ох, ты! — Турецкий взял бутылку и, прищурившись, посмотрел на этикетку. — Французский?

— Фигни не держим, — сообщил Меркулов с самодовольной улыбкой.

— А цветы кому?

— Спасенной красавице. А, вот и она сама!

Ирина Генриховна застыла на пороге прихожей.

На ее красивом строгом лице отобразилось удивление.

— Ва-а-у! — негромко и восхищенно выдохнула она, подражая известной рекламе.

— Спасенной красавице! — повторил Меркулов торжественным голосом и протянул розы Ирине Генриховне.

— Оказывается, даже в похищении есть приятные моменты, — улыбнулась она, прижимая розы к груди. — О, и коньяк! А у меня и на стол-то ничего нет.

— Эх, молодежь, молодежь… Без нас, стариков, вы бы давно померли с голоду. — Меркулов сунул руку в другой карман плаща, извлек на свет божий несколько пакетиков с деликатесными нарезками и протянул их Ирине Генриховне. — Это в дополнение к коньяку, — радостно сообщил он.

Турецкий с чувством пожал руку Меркулову, затем обнял Ирину за талию и весело произнес:

— Ну что, жена, гуляем?

— А разве у вас есть выбор? — усмехнулся Меркулов.

Ирина Генриховна поцеловала мужа в щеку и приказала:

— Мужчины, марш в гостиную! Ждите меня минут через десять. Богатого стола не обещаю, но то, что все будет вкусно и питательно, — это я вам гарантирую.

— А можно мы пока по рюмочке? — жалобно попросил Турецкий.

— Ну, если только по рюмочке… Но больше — ни-ни.

Ирина Генриховна отправилась на кухню, а мужчины расположились в гостиной за небольшим журнальным столиком. Разлили коньяк.

— За окончание дела, — сказал Меркулов.

Мужчины чокнулись и пригубили из своих рюмок. Турецкий запыхтел сигаретой.

— Значит, дело можно считать закрытым? — поинтересовался он, щурясь от дыма.

— Да.

— И каков вердикт?

— Богачев — убийца. Мотив — месть. Возможно, в момент совершения убийства он был невменяем, но этого уважаемый суд уже никогда не узнает.

Турецкий понимающе кивнул.