Молодая женщина, так злобно нападавшая на королеву, заплакала.

— Простите, — сказала она, — я не знала вас, я теперь вижу, что вы совсем незлая.

— Нет, она незлая, — крикнул Сантерр, стукнув обоими кулаками по столу, — но ее сбили с толку злые люди.

И он в азарте вторично стукнул по столу.

Мария-Антуанетта слегка вздрогнула, поспешно сняла дофина со стола и поставила его с собою рядом.

— Пожалуйста, не бойтесь! — с улыбкой воскликнул Сантерр. — Вам не сделают ничего дурного. Но подумайте о том, что вами злоупотребляют и что опасно обманывать народ. Говорю вам это от имени народа. Впрочем, вам нечего бояться.

— Да я и не боюсь, — спокойно ответила Мария-Антуанетта. — Зачем бояться, когда окружен храбрыми людьми! — И она грациозным жестом протянула руки национальным гвардейцам, стоявшим возле стола.

Громкое ликование, дружный приветственный клик послужили ответом на эти слова королевы. Национальные гвардейцы схватили ее руки и покрыли их поцелуями. Даже необузданные женщины были тронуты и взволнованны.

— Какая храбрая эта австриячка! — воскликнула одна из них.

— А какой красавчик — принц! — подхватила другая.

И все теснились ближе к столу, чтобы посмотреть на дофина, поймать его улыбку или взор.

Сантерр между тем не спускал взора своих больших глаз с королевы. Опершись обеими руками о стол, он подался к ней так далеко, что его губы приблизились к ее уху, и прошептал:

— У вас крайне неловкие друзья. Я знаю людей, которые служили бы вам гораздо лучше, которые…

Но, как будто раскаявшись в этом порыве участия, пивовар замолк, спрыгнул со стола и скомандовал громовым голосом всем присутствующим отступить и очистить дворец.

Они беспрекословно повиновались его приказу, проворно построились в ряды и, подражая солдатской выправке, зашагали в ногу мимо стола, служившего прикрытием для королевы с ее детьми и верными приближенными.

Странное то было шествие, странная армия! Ее составляли мужчины, вооруженные пиками, кирками и лопатами, женщины с ножами и ножницами, которыми они размахивали над головой. И все эти свирепые, смеющиеся, насмешливые или дышавшие участием лица были обращены к королеве, которая со спокойными глазами и кротким взором отвечала на поклоны проходивших мимо нее людей, приветливо кивая им на прощанье.

Наконец подоспела долго мешкавшая помощь и к королю. Национальные гвардейцы угомонили бушевавший народ и заняли большой приемный зал, где находился Людовик. Парижский мэр Петион явился наконец сам и, приветствуемый громкими кликами народной массы, занимавшей все пространство зала за цепью национальных гвардейцев, приблизился к королю.

— Ваше величество, — сказал он, — мне только сейчас стало известно, что здесь происходит.

— Странно! — возразил король с укоризненным взором. — Парижскому мэру следовало бы раньше узнать об этом буйстве, продолжающемся здесь уже три часа!

— Но теперь оно прекратилось, ваше величество, потому что я тут, — с гордой миной воскликнул Петион. — Вам нечего теперь бояться, государь.

— Бояться? — подхватил Людовик, презрительно пожимая плечами. — У кого чистая совесть, тот никого не боится. Вот посмотрите, — продолжал он, взяв руку стоявшего с ним рядом гренадера и приложив ее к своему сердцу, — и скажите этому человеку, ускоренно ли бьется мое сердце.

Тут Петион обратился к народу, увещевая его удалиться.

— Граждане и гражданки, — сказал он, — вы начали сегодняшний день поутру с достоинством и мудростью; вы доказали, что вы свободны. Закончите же его, как начали. Разойдитесь мирно по домам, последуйте моему примеру, вернитесь каждый восвояси и лягте спать.

Простонародье, польщенное похвалами Петиона, стало удаляться, а национальные гвардейцы проводили короля в большой кабинет совета, где его ожидала депутация от Национального собрания, явившаяся для приветствия.

— Где королева и дети? — воскликнул Людовик, опустившись на стул в сильнейшем изнеможении и не помня себя от смертельной усталости.

Его кавалеры отправились за королевской семьей, и вскоре в кабинет пришла королева с детьми. Мария-Антуанетта порывисто бросилась к мужу, и они долго не выпускали друг друга из объятий.

— Папа-король, — воскликнул дофин, — поцелуй и меня! Я заслужил это, потому что был храбр и не плакал, когда сердитые люди надели на меня красный колпак.

Король наклонился к ребенку и поцеловал его золотистые волосы, после чего прижал к сердцу дочь, нежно прижимавшуюся к нему.

Депутаты с любопытством обступили королевскую семью, которой не было дозволено даже после таких потрясающих сцен и только что пережитой смертельной опасности обняться без свидетелей и возблагодарить Бога за свое спасение.

— Сознайтесь, государыня, что вы были напуганы не на шутку! — сказал один из депутатов, развязно обращаясь к Марии-Антуанетте.

— Нет, — возразила королева, — я не напугалась, но жестоко страдала, потому что была разлучена с королем в тот момент, когда его жизни угрожала опасность. Но при мне были, по крайней мере, мои дети, что дало мне возможность исполнять хоть одну из моих обязанностей.

— Я не стану оправдывать все происшедшее сегодня, — продолжал депутат, — но сознайтесь, по крайней мере, государыня, что народ вел себя очень хорошо.

— Король и я неизменно убеждены в природной доброте народа; он поступает дурно, когда его сбивают с толку.

Несколько других депутатов приблизились к дофину. Они обращались к нему с различными вопросами, желая убедиться в его прославленной понятливости и раннем умственном развитии. Один из них, говоря об истекшем дне, сравнил его с Варфоломеевской ночью.

— Неподходящее сравнение, — с неудовольствием возразил другой, — здесь нет Карла Девятого!

— А также и Екатерины Медичи, — проворно подхватил дофин, поднося к губам руку