– Сама ваша природа порочна, – продолжает Война. – Слишком любознательна, слишком эгоистична. И жестока. Слишком жестока. Но нет, Мириам, я не хочу, чтобы все люди умерли. Моя сущность заключена в человеческую оболочку. Без тебя нет меня.

По моим рукам пробегает холодок. С каждым взмахом клинка Всадник убивает себя.

– Значит, ты не жалеешь о том, что произошло сегодня? – спрашиваю я.

– Я не могу изменить свою цель, жена, – в его густо подведенных глазах я вижу груз, копившийся веками.

– Ты можешь передумать и не делать этого! – говорю я.

– Почему я должен передумать?

– Потому что твоя жена умоляет тебя.

При слове жена Война на миг замирает. Я не часто признаю вслух, что я его жена. Знаю, он думает, что это означает, будто я верю в этот наш странный брак, и, возможно, принимаю его. Но сейчас я говорю это только потому, что знаю: это проникает ему под кожу, как ничто другое.

– Люди могут позволить себе роскошь быть эгоистичными, Мириам, а я – нет.

Не эгоистично пытаться спасти людей от резни, но, судя по взгляду Войны, сегодня он меня не услышит. Я слишком эмоциональна, а он непреклонен.

Делаю еще глоток вина. Зомби снова входит в шатер, выливает в ванну еще кувшин воды и выходя снова подбирает оружие.

Вода предназначена для меня, я это знаю, даже не спрашивая. Допиваю вино и выхожу из-за стола, раздеваюсь по пути к ванне. Меня не волнует, что Война это видит, и мне все равно, если зомби вернется, пока я обнажена. Мой гнев отчасти прошел, теперь я чувствую полное безразличие.

Я ступаю в неглубокую ванну и начинаю мыться, я вся пропахла вонью разложения. Стою спиной к Всаднику, не хочу видеть его, разговаривать с ним или еще как-то общаться. Зомби возвращается, но я не пытаюсь прикрыться. Это не имеет значения, его незрячие глаза обращены в пустоту, пока он выполняет свою задачу.

– Так что, жена? – раздается голос Войны. – Теперь будешь притворяться, что меня не существует?

– Если бы это было возможно… – говорю я так тихо, что даже не уверена, слышит ли он.

Всадник со стуком отодвигает трон. Мне кажется, что он собирается подойти, но шаги удаляются. Шуршит полог шатра, и Война уходит.

Вытираюсь в мрачной тишине. Я восхитительно одинока, и все же повсюду чувствую его взгляд. Я знаю, что у входа в шатер стоит зомби, который остановит меня, если я попытаюсь сбежать. Бросаю полотенце на стул и надеваю чистую одежду – ее кто-то постирал, высушил и сложил. Одежда не моя и не похожа на мою, как и все здесь. Затем возвращаюсь к столу Войны и наливаю себе еще стакан вина, сижу, глядя на мерцающий свет лампы.

Война – идиот, если думает, что убить можно только оружием. Все эти шатры, весь этот открытый огонь… Каждую неделю в лагере вспыхивают пожары. Так легко совершить одно неловкое движение и позволить пламени завершить работу, которую оно начало в том горящем здании. Но я не опрокидываю лампу и не поджигаю стены. Несмотря ни на что я не хочу умирать.

Закрываю глаза. По моей щеке сбегает слеза, и я делаю еще глоток вина. А потом еще немного. Хочу, чтобы исчезли воспоминания обо всех ужасах, который начались с тех пор, как прибыли Всадники. Но ничего не выходит. Я уже знаю, что ничего не получится, и мне станет только хуже. Никакое количество алкоголя не заставит меня забыть увиденное, и я отталкиваю стакан.

Я живу в мире, который умирает. Вот что происходит. Но вместо того, чтобы погубить все живое, Всадники решили избавиться только от нас. Мы, люди – зло. Встаю и забираюсь в постель Войны, не обращая внимания на его запах. Мое тело устало, мое сердце устало, и вскоре после того, как я закрываю глаза, меня накрывает сон.

Через некоторое время я просыпаюсь от того, что Всадник ложится рядом и обнимает меня за талию. Я застываю. Я к этому не готова. Пытаюсь отодвинуться, но он крепко держит меня. Видимо, ему нужно все подчинять себе.

Какой бесконечный день.

– Ты в моих руках, но я чувствую, что ты далеко-далеко от меня, – говорит Война. – Мне не нравится это расстояние между нами, жена.

Что ж, он хотя бы чувствует, насколько я далека от него. Он может помешать мне уйти, но не помешает мысленно отдалиться. Мы оба лежим неподвижно. Кажется, проходят часы. Мы не спим, но и не встаем. Между нами образовалась пропасть. Может, она была всегда, но теперь ее нельзя игнорировать.

Когда первые звуки пробуждающегося лагеря нарушают тишину, Война неохотно убирает руку и садится. Я слышу его вздох.

Сегодня они должны вторгнуться в Эль-Мансуру. Но никто из этих людей не знает, что Эль-Мансура уже захвачена и все живое в ней уничтожено. Им придется грабить пустые дома, собирать вещи убитых. Любопытно, как Война им это объяснит. Настолько любопытно, что, как только Всадник встает, я перестаю притворяться спящей и сажусь. Он неуклюже подходит к своей кожаной броне, которую разложил рядом с постелью. Перед ним его огромный меч, чудовищный клинок в бордовых ножнах. Я немного удивлена, что он принес клинок в шатер после того, как устроил целый спектакль с выносом всего оружия из него.

При виде меча меня охватывает мрачная отчаянная мысль. Я встаю и подбираюсь к клинку. Война замирает, не до конца застегнув нагрудную пластину, его глаза смотрят прямо на меня. Он убрал все оружие, кроме одного, и теперь к нему приближается его жена. Я уверена, что его вчерашнее беспокойство о том, что я попытаюсь причинить себе вред, поднимает голову, но он не предпринимает попыток помешать мне.

Опускаюсь на колени перед мечом. Взявшись за рукоять, чуть-чуть вытаскиваю его из ножен. На стали выгравировано нечто странное, подобный узор украшает костяшки и грудь Войны. Эти символы не светятся, но я уверена, что язык тот же. Язык Бога.

– Мириам, – это предупреждение.

Я смотрю на Войну, и вижу в его жестоких глазах, что он на грани.

– Я не собираюсь убивать себя, – говорю я.

Он не расслабляется, и мне нравится его беспокойство. Вернувшись к клинку, я провожу пальцами по непонятным знакам. Затем мои пальцы сами собой скользят к краю лезвия.

– Мириам, – это последнее предупреждение.

Я провожу большим пальцем по лезвию меча и вскрикиваю, внезапно почувствовав, что сталь разрезает мою кожу. Меч чертовски острый.

Сую палец в рот, и Всадник выхватывает у меня оружие.

– Ему нравится вкус крови, – говорит Война так, как будто его меч может внезапно отрастить зубы и съесть меня целиком.

Он заканчивает надевать доспехи, оставаясь между мной и своим мечом. Вешает меч за спину. Шум снаружи становится все громче.

– Мне нужно идти. – Война приближается. Уверена, он хочет поцеловать меня или хотя бы прикоснуться, но не делает этого. Всадник, может, и не человек, но уже достаточно разбирается в человеческих чувствах, чтобы держаться от меня подальше. Тем не менее, в его глазах я вижу сожаление. Он ждет несколько мгновений, не скажу ли я что-нибудь, и я думаю: