– Нет, братцы, – продолжал тот. – Это все – документы. Как говорится, подпольная работа на время откладывается.

Пламенная речь нового знакомого слегка смутила недоверчивых беглецов. Как если бы в компании забулдыг-пьяниц случайно обнаружился принципиальный алкоголик. Они-то спасают, можно сказать, свои шкуры, а тут такая идейность.

– Кстати, – добавил Гуревич, почувствовав свое незримое преимущество над присутствующими. – Если со мной что случится, то все это надобно аккуратно из рук в руки передать главному инженеру Борисоглебскому Виталию Витальевичу. Запомнили?

– Да, – кивнул Райзберг.

– А то пропадет плод многогодовых трудов. А оно мне надо?

– Нет, – мотнул головой Райзберг.

Если бы у Фортуны было второе имя, то ее бы звали Борис Гуревич. Взявший на себя роль командира отряда, он точно знал, куда идти, как идти, когда делать привал и прочее. Все у него было уверенным, ладным, точным, словно он всю жизнь только и делал, что по канализациям от врага уходил. Теперь его грубая телесная геометрия уже не казалась Фролову неуклюжей или тяжеловесной. Наоборот, она была идеальной – будто специально созданной для различного рода марш-бросков и тягот канализационного быта. И увесистый рюкзак, и упругая походка, и широкая спина производили умиротворяющий эффект на бредущих сзади. Казалось, за такой спиной все равно, что за каменной. Иногда Гуревич останавливался и сверял путь с картами, коих у него было великое множество: от военных топографических до каких-то инженерных схем. Это тоже добавляло оптимизма остальным беглецам. Цель теперь казалась близкой, а главное, достижимой. Они уже не тыкались, как беспомощные котята, в непролазные щели и не лезли наобум во всевозможные тупики. Шли ровно, послушно следуя за новым вожатым, и эта механичность мобилизовывала тело и освобождала мозг. Глядя на Гуревича, каждый думал о своем. «Вот как надо готовиться к побегу», – думал Фролов, мысленно отсылая этот упрек Кучнику с Лушкевичем. «А Гуревич – белорус или еврей?» – думал Лушкевич. «Интересно, откуда у инженера завода такие познания в географии канализации», – думал Кучник. «Вождь – это все-таки хорошо», – думал Райзберг.

Спустя несколько часов на них неожиданно подуло свежим воздухом. Но вместо того чтобы ускорить шаг, Гуревич, наоборот, как будто даже не заметил приближения конца пути. Шел все так же ровно и четко. И эта неспешность вызывала еще больше доверия и уважения у остальных. Он не суетился, даже когда до цели было рукой подать.

Вскоре впереди замаячил долгожданный свет. Гуревич остановился и подал знак остальным последовать его примеру. В подземельной тишине была слышна только журчащая вода. Теперь к ней присоединилось пение птиц, доносившееся снаружи.

– Чисто, – сказал Гуревич и двинулся дальше.

Последний туннель вывел беглецов на какую-то кручу, с которой открывался прелестный, как написали бы в каком-нибудь путеводителе, вид. Солнце уже встало и теперь гладило своими лучами зеленые кроны деревьев. Но все, что интересовало беглецов, – наличие немцев среди этих бесконечных лесов. Щурясь от непривычного света, они напряженно вглядывались в даль, но так и не увидели ничего подозрительного. Пейзаж был тих, миролюбив и беспечен. Казалось, что пока они шли по канализации, война давно кончилась, и только они об этом еще не знают.

– Туда, – указал в сторону какой-то опушки Гуревич, и все послушно спустились по крутому склону вниз. Устроили под развесистым дубом небольшой привал, после снова двинулись в путь. Теперь они шли по сухим лесным тропинкам, раздвигая густые ветки и вдыхая полной грудью свежий утренний воздух. Вокруг царила девственная безмятежность. Путешествие из опасного медленно, но верно превращалось в какую-то полутуристическую прогулку, чему в немалой степени способствовал уверенный вид Гуревича с его большим зеленым рюкзаком. Лушкевич с Кучником вступили в какую-то жаркую дискуссию о будущем кинематографа. Фролов отключился от реальности и погрузился в свои мысли о Варе и оставленном Невидове. И даже вечно напряженный Райзберг перестал озираться по сторонам и теперь шел, тихо насвистывая себе под нос какую-то мелодию. Подойдя ближе, Фролов услышал, что это был «Веселый ветер» из кинофильма «Дети капитана Гранта».

Так прошел первый день их путешествия. Но к вечеру второго дня до «туристов» стали доноситься какие-то хлопки, пару раз пролетели немецкие самолеты, и небо снова загудело тревогой. Райзберг, второй час насвистывавший «А ну-ка песню нам пропой веселый ветер», чем немало раздражал Фролова, неожиданно замолчал. Лушкевич с Кучником перестали спорить. Фролов, так и не сумев ответить на вопросы собственного бытия, вышел из задумчивости. И даже Гуревич вдруг стал себя вести несколько нервно.

– Прямо в пекло лезем, – пару раз недовольно пробормотал он.

Когда окончательно стемнело, они приблизились к какой-то широкой реке. Дальше пути не было. Вода в реке неслась стремительно, вскипая тут и там белыми пенистыми бурунами. Противоположный берег терялся в сумерках. И был ли он вообще? В темноте река казалась бесконечной, а главное, непреодолимой.

– Это что еще такое? – удивился Гуревич и несколько раз опустил взгляд на карту, подсветив ее фонариком – один раз даже перевернул ее вверх ногами.

– Не туда вышли? – с тревогой спросил Райзберг.

Гуревич задумчиво чертыхнулся.

– Да, вроде, туда. Только не пойму, откуда река взялась. Где-то, видать, сбились. Или ошибка в карте. А такая ошибка жизни может стоить. Оно мне надо?

Фролов хотел поделиться своим знанием о «врущих картах», которые созданы, чтобы нарочно запутать противника, но потом подумал, что это ничего не меняет, и промолчал. Информация о потере пути произвела нехорошее впечатление на остальных, как если бы Сталин вдруг обратился к народу по радио, сказав: «Мы строили государство рабочих и крестьян, и все было хорошо, но вчера я понял, что че-то мы не то построили». То есть вера в Гуревича была так велика, что, казалось, у него не было права на ошибку.

– И что делать будем? – спросил после паузы Кучник, который в душе обрадовался треснувшему авторитету Гуревича.

– Я плавать не умею, – поспешно вставил Райзберг.

– Да по такой реке плавай не плавай, скорее утонешь, чем переплывешь, – хмыкнул Лушкевич.

– Замечание в точку, – сказал Гуревич и задумчиво потер ладонью шею. – Ладно, пройдем по берегу – авось найдем переправу.

Это «авось» совсем не понравилось остальным – вождь, который надеется на «авось», теряет доверие на глазах. Но выбора не было – Гуревич, как ни крути, во многих вопросах оставался экспертом. Все покорно побрели за ним вдоль берега. Через час, когда надежда найти хоть что-то – разрушенный мост, узкое устье, брод – стала стремительно таять, они неожиданно вышли к одинокой покосившейся избушке. Несмотря на отсутствие света внутри дома и явное запустение вокруг, Гуревич приказал всем пригнуться и закрыть рты. Они перебежками добрались до двора и, замерев, стали прислушиваться. Но дом, как и сарай, прилегавший к дому с тыльной стороны, был явно пуст.