Сколько я не смотрел, я видел лишь волны, накатывающиеся на берег и отступающие. Талиесин казался очень недовольным моим ответом.

— Как это может быть? — вскричал он. — Ты смотришь и не видишь! Тебя оставил Свет проницательности?

Он простер руку к горизонту и широко растопырил пальцы.

— Это не волны, — заявил он. — Это лодки людей, бегущих с родины. Бритты уходят, Мирддин, в такой спешке и в таком количестве, что даже океан волнуется.

Как только он произнес эти слова, волны и в самом деле превратились в лодки, белые гребни стали парусами, их были сотни и сотни, тысячи и тысячи, и все держали путь от берегов Инис Прайдейн.

— Куда они идут? — спросил я, понимая, что вижу катастрофу, еще не бывалую на Острове Могущественных со времен создания.

— Они бегут в царства, гораздо более низкие, чем земля их рождения, — печально ответил Талиесин. — Там их ждет тяжелая жизнь под властью недостойных правителей.

— Но почему? Почему они покидают земли и короля?

— Они боятся, — просто объяснил Талиесин. — Их надежда не оправдалась, и свет, питавший ее, погас.

— Их надежда — Артур, его жизнь — их свет, — возразил я. — Они напрасно бегут, ведь Верховный Король жив, и он в Британии.

— Да, — согласился Талиесин, — Артур жив, но откуда им знать? Нет никого, кто воспел бы его деяния, некому вознести ему хвалу и таким образом воспламенить души людские. — Он обратил на меня обвиняющий взгляд. — Где барды, воспевающие доблесть Артура и зажигающие мужество в сердцах людей?

— Я здесь, отец, — сказал я.

— Ты? Ты, Мирддин?

— Поскольку я главный бард Британии, — сказал я с гордостью, — это мой долг и мое право. Я воспеваю подвиги Артура.

— Это как? — удивленно спросил он. — Ты не в состоянии прочитать надписи на камне, ты не можешь извлечь музыку из сердцевины дуба; ты не можешь пить из возвышенной чаши. Возможно, ты — главный бард муравьев и насекомых, но ты не Истинный Бард Британии.

Его слова больно задели меня. Я опустил голову, щеки горели от стыда. Он говорил правду, и мне нечего было ответить.

— Услышь меня, Сын Мой, — возгласил Талиесин. Его голос, подобно урагану, сотряс вершину холма праведным презрением. — Когда-то ты мог воспеть все формы мира, слова повиновались тебе. Но теперь твой голос слаб, он недостоин барда. Ты растратил все, что имел, а имел немало.

Я не выдержал этого сурового упрека.

— Пожалуйста, отец, — вскричал я, падая на колени, — помоги мне. Неужели я ничего не могу сделать, чтобы повернуть волны вспять?

— Кто может повернуть вспять время? Кто может остановить летящую стрелу? Никто не может вернуть яблоко, упавшее с ветки. Не остановить людей, уходящих из дома, и все же Остров Могущественных еще можно спасти.

Я воспрянул духом.

— Прошу тебя, господин мой, скажи мне, что надо сделать, и это будет сделано, — поклялся я. — Пусть даже ради этого я перестану дышать, пусть на это уйдут все мои силы, я сделаю это.

— Мирддин, сын мой любимый, — вздохнул Талиесин, — ты назвал наименьшую цену. То, что следует сделать, обойдется намного дороже. Я подскажу тебе: ты должен вернуться тем же путем, которым пришел.

Прежде чем я успел попросить его объяснить, что он имеет в виду, Талиесин поднял руки на манер барда — одну над головой, другую на уровне плеч, развернув обе ладони наружу. Повернувшись лицом к камню, он запел.

О, звук его голоса наполнил меня такой тоской, что я чуть не упал в обморок. Услышать звук этого волшебного голоса означало познать силу Истинного Слова. Я услышал и внутренне содрогнулся, до меня дошло осознание того, чем я располагал когда-то, а потом умудрился утратить.

А Талиесин пел. Высоко поднятая голова обнажила напрягшиеся жилы шеи, руки Барда сжимались от напряжения. Чудо из чудес, торчащий на вершине холма камень, холодное безжизненное вещество, начал меняться на глазах: каменный столб округлялся и вытягивался, утолщался, тянулся к небу. Возникли выступы, похожие на обрубки ветвей, они удлинились и раздвоились, превратившись во множество ветвей, ветви сформировали красивую крону большого лесного дуба, украсились листвой, блестящей, темно-зеленой, с серебристой изнанкой, как у березы.

Новоявленное дерево широко простерло крону над вершиной холма, отвечая песне Талиесина. Сердце мое разрывалось от восторга: песня Барда не только создала дуб, но легко удерживала эту форму; от бесподобной мелодии, совершенно новой, казавшейся невозможной, перехватывало дыхание. На моих глазах дерево вспыхнуло ярким пламенем и начало гореть. Красные языки огня проросли среди ветвей, словно танцующие цветы. Я испугался того, что чудесное дерево погибнет и вскрикнул в тревоге. Я протянул руки к огню и увидел, что пламя разделило дерево пополам, сверху донизу: одна половина стояла, объятая пламенем, красно-золотая на фоне светлого ночного неба; вторую половину покрывала сплошная листва, и она зеленела при ярком дневном свете.

Вот! Между одним мигом и другим дерево сгорело, но осталось целым.

Талиесин оборвал песню и повернулся ко мне. Посмотрев на меня глазами мастера, только что преподавшего урок своенравному ученику, он спросил:

— Что ты видишь теперь?

— Я вижу живое дерево, выросшее из камня, — ответил я. — Я вижу дерево наполовину в огне, наполовину с живыми листьями. Часть дерева горит, не сгорая, часть недоступна огню, на его ветвях рождаются все новые серебряные листья.

Отец одобрительно улыбнулся, и мое сердце забилось быстрее.

— Возможно, ты и вправду мой сын, — с гордостью произнес он.

Он протянул руку к дереву, и пламя взметнулось выше, искры взлетели в ночное небо и стали звездами. Птицы слетались к зеленой половине живого дерева, исчезая в листве. На ветвях появились маленькие золотистые яблочки; птицы ели их, утоляя голод.

— Вот, — промолвил Бард, — вот путь, которым ты должен идти, сын мой. Смотри и запоминай. — Он сжал мое плечо. — А теперь ты должен идти.

— Позволь мне остаться, хотя бы ненадолго, — умолял я. — У меня так много вопросов!

— Я всегда с тобой, сын мой, — мягко сказал он. — Прощай, Мирддин, мы еще встретимся.

Я помню, как стоял один на вершине холма перед полусгоревшим, полуживым деревом. Не знаю, сколько я пробыл там. Я пытался решить