За неделю до назначенного срока главный писец-сборщик налогов и распорядитель почты Балату-шариуцур посетил вновь переведенного приглядывать за царскими коллекциями Нур-Сина. Заглянул по какой-то пустяковой надобности. Там, на втором этаже, в одном из столбов света, падавшего через проемы в крыше и верхнем междуэтажном перекрытии, они и разговорились. Даниил расспросил о походе, в котором принимал участие хранитель музея, восхитился его быстрым взлетом по служебной лестнице, посочувствовал по поводу скоропалительной отставки, успокоил тем, что во дворце подобные перепады — дело житейское, и царь по-прежнему высоко ценит сына Набузардана. Затем, как бы невзначай, поинтересовался, не была ли его отставка заранее согласована с ним? Вопрос поставил Нур-Сина в тупик, однако он не подал вида, что не понял, на что именно намекал писец налогов. Наконец Даниил между прочим спросил, какого мнения Нур-Син о наследнике престола Лабаши-Мардуке? Верно ли говорят, что тот задумал перетряхнуть не только дворец, но и город? Жаждет навести в нем новый порядок, прежний его не устраивает! Если ты исконный вавилонянин или халдей, заявляет Лабаши, то и числись в составе городской общины, веди себя, как подобает «мар-бабили», гражданину и хозяину страны. Воюй, суди, владей землей! Если потомок военнопленных из Египта, обращенных в государственных рабов еще при Навуходоносоре, поступай, как подобает низкому. Знай свое место, плати повышенную подать, не лезь в свидетели, тем более в судьи, разбирающие дела племенной общины. Молись открыто, не забывай нести дары и ежедневно публично поминать опору и надежду Вавилона всемогущего Мардука-Бела.

Разговор, до того приятный и доброжелательный, прервался. Нур-Син молча пригласил писца налогов в свою рабочую комнату, затем не поленился обойти соседние помещения и изгнать оттуда двух рабов, начищавших кирпичной пылью медное «море» из Урсалимму. Наконец, Нур-Син вернулся, присел напротив гостя и развел руками.

— Вы задаете трудные, я бы сказал, опасные вопросы, уважаемый Даниил.

Хозяин назвал сановника по его родовому имени. Помолчав, добавил.

— У меня нет определенного ответа. Теперь бал во дворце правят люди, которых ранее и на порог туда не пускали.

— Я слыхал, молодой князь очень не любит инородцев?

Нур-Син вздохнул.

— И на этот вопрос мне трудно ответить. Не могу сказать, что наследник твердо предпочитает что-то одно, а к чему-то другому испытывает отвращение. Поговоришь с ним, он соглашается с тобой — да, твои слова разумны. Да, это полезно и благородно. Проходит день, другой, и все оказывается шиворот-навыворот. Самое неприятное, это то, что соглашается он с тобой нехотя, как бы одаривая тебя милостью, а вот противится с недостойным наследника жаром, с упоминанием таких выражений как «башку сверну», «червь подколодный», «недоносок» и «выкидыш Эрешкигаль». Симпатии к инородцам он не испытывает, это точно, но я пока не решил: к инородцам или к иноверцам.

— Но разве не взвешенностью по отношению к тошавим, к тем, кто не по собственной воле был приведен сюда, отличался его дед? Разве на пользу городу вражда, кровь, погромы, захват чужого имущества, раздел на побежденных и победителей?

— Это вы, уважаемый Даниил, рассказываете мне, ученику Бел-Ибни и прихвостню Набонида?! Если, например, хорошо вам известный нынешний царский голова и делит людей на достойных и недостойных, то только по отношению к имени Творца, чьими усилиями был создан мир. Мы с вами никогда не станем спорить, каково его подлинное имя, хотя каждый уверен, что он зовется так, как записано в его древних книгах. Разве не так, уважаемый?

— Именно так, благородный Нур-Син. Разговор с вами как глоток свежей воды в этом пронизанном зловониями болоте. Если вам придется трудно, всегда можете рассчитывать на меня. И конечно, я всеми силами готов помочь вашей несравненной супруге, сразившей меня непривычным, сбивающим с толку пониманием того, что она почерпнула из книги наби Иеремии. На канале Хубур ее всегда ждут и готовы оказать гостеприимство.

— Спасибо, что вы поддержали ее в мое отсутствие, сразу передали письмо. Вы знаете, ей сейчас не просто.

— Сочувствую, Нур-Син. Искренне переживаю, что Господь до сих пор не обратил внимания на вас и вашу супругу, не наградил вас наследником. Еще раз повторяю, в случае надобности вы вполне можете рассчитывать на нашу поддержку.

— Неужели вы, мудрый Даниил, полагаете, что надобность в этом уже появилась?

— Это я так, к слову…

* * *

Вечером, вспоминая об этом странном разговоре, в меру приятном, в меру тревожном, Нур-Син в который раз сердцем ощутил насыщенную тревогой, чреватую громами и молниями, обстановку, сложившуюся в царском дворце за полтора месяца до празднования четвертого года царствования Нериглиссара. На предощущения надвигавшейся грозы накладывались мысли о слепоте рока, о непостижимо выборочных щедротах и негаданно жутких наказаниях, которыми, не глядя, осыпает черноголовых высшая сила. Хранитель музея спросил себя, может, есть смысл посетить завтра Эсагилу? Поделиться с Создателем выпавшими на его долю невзгодами, но попадавшийся время от времени на глаза Шума, прибившийся к Нур-Сину после взятия Кирши, где он нашел сына обезглавленным, а после возвращения в Сиппар жену спившейся и продавшей деток содержателю борделя, как бы напоминал: сколько не бейся лбом об пол у ног Мардука, сколько не лобызай его золотые ступни, вряд ли небожитель в силах вернуть ему душевный покой. Иного Мардука искала душа. Украшенный самоцветами, золотой истукан мог, вероятно, осыпать черноголового милостями, наградить удачей, открыть путь к высшим должностям в государстве, низвергнуть в отставку, лишить жизни, но наполнить душу смыслом, жизнь целью, любовь детьми, — ему, видно, не под силу.

Вывод был до озноба нежеланный, навевавший горечь и неверие, но и бунтовать в тот живописный вечер не хотелось. Солнышко скатывалось к краю земли, позевывало в редких тучках, клонилось ко сну с томительной, завораживающей неспешностью. Ветерок припахивал благовониями, ароматом сырой земли. Вечером Нур-Син просмотрел переводы, сделанные Луринду для царского музея — занятные мысли высказывал Иеремия, но что толку в этой писанине, когда неизвестно, чем закончится схватка между Нериглиссаром и Набонидом. Казалось, что проще — поддержи царя, вплети свой голосок в хор многочисленных советников, окружавших правителя, поддакивай молоденькому ублюдку, убеди отца и всех, связанных с ним родственников, а также тех клиентов в армейской среде и жреческом сословии, кто зависим от Набузардана, одним словом, встань на сторону царя (в этом случае, прикидывал Нур-Син, Набонид действительно мог остаться в меньшинстве) — и можешь рассчитывать на безбедное существование.

Ночью Нур-Сина разбудила запыхавшаяся Нана-силим и сообщила, что его спрашивает какой-то незнакомец. Хранитель музея спустился по лестнице, подставленной ему арабом по имени Салман. Тут и проснувшийся Шума попытался подсуетиться, поддержал спускавшегося на четвереньках, задом, путавшегося в подоле ночной рубашки хозяина. С балкона, видимая в лунном свете, глянула встревоженная Луринду. Нур-Син снизу помахал ей рукой — иди, мол, спать. Так, в нижней рубашке и приблизился к двери. Глянул в специальное отверстие. У порога томился человек в темном плаще с капюшоном накинутом на голову. Рядом двое вооруженных мечами мужчин. Лиц их, упрятанных в тень стены, разобрать было невозможно.