Впрочем, не все теории, связывающие болезнь Дарвина с его идеями, предполагают подсознательное стремление их скрыть. Не исключено, что его недуг был вызван эмоциональными причинами. Боязнь социального неприятия, в конечном счете влечет за собой физиологические последствия, и Дарвин был первым, кто на это указал[431].

Некоторые признают, что у Дарвина была bona fide, болезнь, которой он, по всей вероятности, заразился в Южной Америке (возможно, болезнь Шагаса или синдром хронической усталости), но настаивают, что с помощью усоногих он подсознательно стремился оттянуть Судный день. Конечно, когда Дарвин вступил в «период ракообразных», обещая, что он будет краток, у него явно имелись некоторые опасения относительно ближайшего будущего. В 1846 году Дарвин писал Гукеру: «Я собираюсь начать несколько статей про низших морских животных, которые займут у меня несколько месяцев, возможно год, а затем вернусь к накопленным за десять лет заметкам про виды, из-за которых, смею сказать, я бесконечно низко упаду в глазах всех видных натуралистов. Такова моя перспектива на будущее»[432]. С таким настроением неудивительно, что исследование усоногих растянулось на восемь лет.

Другие эксперты, включая некоторых современников Дарвина, утверждали, что усоногие сослужили ему добрую службу[433]. Благодаря им он погрузился в детали таксономии (хороший опыт для всякого, кто замыслил создать теорию, объясняющую появление всех существующих ныне таксонов) и заполучил в свое распоряжение целый подкласс животных, который можно было изучать в свете естественного отбора.

Кроме того, существовали и другие вещи, помимо таксономии, которыми Чарлз еще не овладел. Отсюда вытекает самое простое объяснение его промедления. Дело в том, что в 1846 году – и в 1856-м, и в 1859-м, когда было издано «Происхождение», – Дарвин еще не до конца сформулировал теорию естественного отбора. Совершенно логично, что перед обнародованием теории, которая наверняка опозорит ваше доброе имя и вызовет ненависть, вы постараетесь привести ее в идеальную форму.

Одной из загадок естественного отбора, с которой столкнулся Дарвин, была загадка исключительного альтруизма и стерильности среди насекомых. Он разгадал ее только в 1857 году, предложив гипотезу, впоследствии легшую в основу родственного отбора[434].

Другая тайна, которую Дарвин так и не сумел разгадать[435], – проблема самой наследственности. Важное преимущество теории Дарвина состоит в том, что она не базируется, подобно теории Ламарка, на наследовании приобретенных черт; для естественного отбора вовсе не обязательно, чтобы усилия жирафа по доставанию листьев влияли на длину шеи у его потомства. Дарвиновская эволюция зависит от своего рода изменений в диапазоне унаследованных черт; естественный отбор нуждается в постоянно изменяющемся меню, иначе ему просто не из чего будет «отбирать». Сегодня любой старшеклассник, интересующийся биологией, скажет вам, каким именно образом происходит изменение этого меню – посредством половой рекомбинации и генетической мутации. Но ни один из этих механизмов не был очевиден, пока люди не узнали о генах. Допустим, на вопрос о том, как меняется фонд признаков, Дарвин стал бы рассуждать о «случайных мутациях». С равным успехом он мог бы сказать: «Он просто меняется – поверьте мне…»[436]

Промедление Дарвина можно проанализировать и с точки зрения эволюционной психологии. Хотя данный подход не порождает абсолютно новой гипотезы о причинах задержки, он помогает устранить немалую долю окружающей ее таинственности.

Впрочем, лучше всего обсудить эту гипотезу уже после того, как станут ясны эволюционные корни страхов и амбиций Дарвина. Пока же давайте остановимся в 1854 году, когда была издана последняя книга об усоногих и настало время подвести итоги. Дарвин писал Гукеру: «Какое ужасное уныние охватит меня, если моя теория лопнет, как пустой гриб-дождевик, когда я сведу все свои заметки по видам воедино»[437].

Прибыв на Огненную Землю с экспедицией «Бигля», Чарлз Дарвин был немало поражен нравами и обычаями аборигенов, но больше всего его озадачило полное отсутствие у них социального неравенства. «В настоящее время, – писал он в 1839 году в своем «Путешествии натуралиста вокруг света на корабле “Бигль”», – даже кусок ткани, полученный кем-нибудь, разрывается на части и делится так, что ни один человек не становится богаче другого». Дарвин справедливо опасался, что такое «полное равенство… должно надолго задержать их культурное развитие», и приводил в пример жителей Отахеите, «которые во времена открытия этого острова управлялись наследственными королями, достигли гораздо более высокой ступени развития, нежели другая ветвь того же народа, новозеландцы, которые, – хотя и многое приобрели вследствие того, что им пришлось заняться земледелием, – были республиканцами, в полном смысле этого слова». Исходя из этого, Дарвин делает вывод, что «пока на Огненной Земле не выдвинется какой-нибудь вождь, достаточно сильный, чтобы закрепить за собой то или иное приобретенное преимущество, например домашних животных, до тех пор, по-видимому, едва ли можно ожидать улучшений в политическом состоянии страны». Но тут же оговаривается: «С другой стороны, трудно понять, каким образом может появиться вождь, пока не существует собственности какого-либо рода, посредством которой он мог бы проявить свое превосходство и усилить свою власть»[439].