коллеги, которыми должны были стать. Впервые за годы Вивьен чувствовала, что может доверять ему, и жалела, что не может рассказать ему об Эви и книге. Ведь это был не только ее секрет.

– Что ж, Алек, должна сказать, что горжусь тобой. Ты впервые не купил себе пропуск куда-то.

– Спасибо, Вив.

– Нет, я серьезно. Требуется немало, чтобы вот так все бросить и попробовать что-то новое.

Он покачал головой.

– У меня все сложится. Но я переживаю за тебя и Грейс. И бедняжку Эви.

– О, я что-нибудь соображу. Не волнуйся за меня.

– Все равно буду. Всегда.

Пока добавить было нечего. Пусть «Книгам Блумсбери» оставалось недолго, но была и надежда на возникновение на их месте чего-то нового. Каким бы оно ни оказалось, возникнуть оно могло, только полностью оборвав связи с прошлым. Возможно, по прошествии времени то же можно будет сказать и о ней с Алеком.

– Чем займешься теперь? – спросил он.

Она встала, держа в руке зеленую тетрадь на пружинке.

– Захвачу мир, – весело сказала она, кинув ключ на стол, и ушла из «Книг Блумсбери» навсегда.

Эшвин Рамасвами согласился встретиться с Эви Стоун в последний раз.

После увольнения она с концами пропала из «Книг Блумсбери» и его жизни. В следующий понедельник Вивьен и Грейс тоже покинули магазин – с демонстративностью, которая казалась слишком уж большим совпадением. Тогда Эш и начал подозревать, что вокруг что-то происходит. Его подозрения только возросли, когда он открыл тем вечером «Таймс» и обнаружил объявление «Сотбис» о грядущей продаже на аукционе «Мумии!». Той самой книги, которую Эви попросила, получила и убрала в свой кожаный портфельчик; той самой книги, о которой ругался менее чем часом позже доктор Септимус Фисби – так громко, что несколько покупателей тут же покинули магазин вместе со всеми будущими покупками Британского музея.

Эшу претило то, как у них с Эви все закончилось, и он испытал огромное облегчение – и некоторую нервозность – когда за несколько дней до аукциона в его общежитии появилась записка. В своей привычно прямой, но вежливой манере Эви попросила встретить ее неподалеку от Музея естествознания, в той же чайной, где они впервые перекусили вместе. С тех пор они много раз вместе ели и гуляли, в основном под назойливыми и враждебными взглядами людей, пытающихся разобраться в том, что отказывались понимать. Как официантка, стоявшая сейчас у их стола снова в нетерпеливом и пренебрежительном ожидании. Эш хотел что-нибудь сказать ей, но знал, что это бесполезно. Кроме того, он сам вскоре собирался уехать и не хотел, чтобы грубость стала частью их последнего дня с Эви.

– Я не буду скучать по взглядам, – вместо этого сказал он Эви после того, как официантка отошла от них, громко шлепнув блокнотом по ладони.

Эви тихо сидела напротив, по-прежнему явно расстроенная его решением вернуться домой.

– Люди на меня тоже порой смотрят странно. Хотя я знаю, что это не одно и то же.

– Да. Ты права. И в этой разнице все. Они все равно считают, что знают тебя. Меня они не знают – зачем я здесь, чего от них хочу, потому что должен чего-то хотеть, – и из этого рождается ненависть, из этого незнания. Я просто устал от этого.

– И поэтому ты уезжаешь?

– Нет. Но от этого уехать легче.

Эви неловко поерзала на стуле, будто хотела сказать что-то еще.

– Что такое? – мягко спросил он.

– Просто… ты не кажешься человеком, который ищет легких путей.

– Я хочу справедливости. – Он прочистил горло. – Совсем как ты.

Она быстро кивнула.

– Что, если бы у тебя был хрустальный шар?

– В смысле?

– Хрустальный шар. Подруга дома, Франсес, – моя бывшая нанимательница, вообще-то, она сильно меня старше, – часто говорила, что в жизни лучше всего притворяться, будто у тебя есть хрустальный шар, и попробовать увидеть в нем, как все, что могло сложиться, сложилось. А все неудачи, о которых ты переживаешь, так и не случились. Сейчас ты не можешь быть уверен, что дела не пойдут на лад.

– Ты имеешь в виду надежду.

– Скорее движение вперед, шаг за шагом, день за днем. Пока не узнаешь точно, чему противостоишь. Эш…

– Да, Эви?

– Я не хочу, чтобы ты уезжал. – Она опустила глаза. Она избегала его взгляда. – Я люблю тебя.

Он не ожидал этого – не мог вообразить этих слов от нее, такой юной, решительной и гордой. Конечно, он тоже не хотел покидать ее. Но, как и лорд Баскин, он никогда бы не поставил любимую женщину в положение, когда ей пришлось говорить о вещах, о которых она говорить не могла. Его нужды никогда бы не переступили границы учтивости.

Но что важнее всего, он никогда бы не попросил любимую женщину стольким пожертвовать ради него. Его решение уехать во многом стояло на этом. Сложное решение в итоге сделает жизнь проще для них обоих. Оно оборвет контакт и заставит их перейти к «приличному», как любили говорить британцы. Ему просто было любить Эви – самую чистую, прямолинейную и храбрую девушку из когда-либо встреченных им. Но жизнь с ним будет без нужды трудной. Он не забыл, как ее толкнул и оскорбил незнакомец на улице после того, как Стюарт Уэсли вразвалочку удалился и Эш отпустил руку Эви – единственный раз, когда они по-настоящему коснулись друг друга. Как мог он подвергнуть ее подобным постоянным оскорблениям, когда ее жизнь и без того была трудной, особенно теперь?

– Эви…

Она покачала головой.

– Не надо. Пожалуйста.

– Эви, я не могу просить тебя об этом. Ты должна знать. Ты заслуживаешь самого лучшего. – Его голос надломился. – Но дать его тебе я не могу.

– Что-то я и сама могу добыть.

Она наконец подняла на него взгляд, и он увидел новый блеск решимости в ее глазах.

– Ты не представляешь, как будет тяжело, – настоял он. – Никто не может тебя подготовить. Я не могу – какие бы чувства ни испытывал – я просто… не могу.

– Ты не любишь меня.

– Вопрос не в этом. Даже любовь не справится с тем, как все будет ужасно – как люди будут вести себя с тобой… с нами.

– Меня никогда не волновали другие люди. Если уж на то пошло, стоило бы волноваться больше.

– Дело не только в тебе или мне. – Он заколебался. – Но это же будет происходить и с детьми.

От одного этого упоминания на ее глаза навернулись слезы. Эш начал суматошно искать носовой платок, чтобы одолжить ей – такое явное выражение эмоций разорвало его собственное сердце.

– Ты ведешь себя совсем как мистер Даттон.

– Что, прости? – ошарашенно спросил он.

Она кивнула,