По этой ли причине или по какой-то другой, но Брайану Смиту удается донести до проректора, что я не опозорил Гарвард, а, наоборот, прославил его, и университет должен гордиться мною. Меня допускают к последнему экзамену, который я без проблем закрываю и перехожу на четвертый курс бакалавриата.

В назначенный день я прихожу на заседание суда. Пол Кавински тоже тут. Довольный и счастливый, как будто выиграл миллион в лотерею. Впрочем, для него это именно так и есть. Выступает мой адвокат, выступает Кавински, десять раз подтверждая, что не держит на меня зла, и судья утверждает мировое соглашение между нами.

Летние каникулы, надо ехать в Россию, но мне совсем не хочется выходить из дома. Я мало разговариваю с родителями и сутками провожу в своей комнате.

— Леш, может, тебе к психологу сходить? — осторожно спрашивает мама.

— Я уже ходил.

— Я знаю…

— Откуда?

— У тебя в ванной в шкафчике антидепрессанты.

— Угу.

Мама мнется у входа в мою комнату. Я же хочу, чтобы они с папой уже поскорее уехали. Меня раздражает их забота и их попытки поднять мне настроение, бесконечные предложения поехать всей семьей в отпуск, навестить Мишу с Лизой и много чего еще, что, по их мнению, поможет мне вернуться к нормальной жизни.

— Может, тебе лечь в клинику? — неуверенно предлагает.

— В какую?

— Где лечат депрессию.

— В психушку?

Маме явно не нравится это слово.

— Ну почему сразу в психушку?

— Потому что депрессию лечат в психушках. — Меня уже утомил разговор с матерью. — Мам, уйди, пожалуйста, из моей комнаты и закрой дверь.

Через пару дней отец возвращается в Россию, а мама остается со мной. На кого она оставила компанию так надолго? Но я не задаю ей этот вопрос, потому что не хочу разговаривать. Она пытается со мной общаться, но я или отвечаю односложно, или вообще молчу.

А однажды раздается звонок во входную дверь. Я уже давно перестал реагировать, когда мне кто-то звонит или стучится, поэтому открывать идет мама. Возня в прихожей, приглушенные голоса, знакомый смех. Я все равно не выхожу из своей комнаты, пока в нее не заваливаются Миша с Лизой.

Их появление поистине неожиданно и заставляет меня оторваться от чтения книги.

— Привет, студент! Ты что, не рад нас видеть? — восклицает Миша.

Я улыбаюсь впервые за долгое время и поднимаюсь с постели, чтобы обнять брата и его жену.

— А вы какими судьбами? — спрашиваю их.

— Соскучились. Ты же к нам не хочешь приехать, поэтому мы приехали к тебе.

С Мишей мы не виделись с прошлого лета. В последние месяцы наше общение по телефону стало совсем скудным, а когда началась неразбериха с судом, я перестал даже заряжать свой смартфон.

Появление Миши и Лизы скрашивает мои однообразные будни, и я даже рад, что мама попросила их приехать. Они женаты три года, детей пока нет, живут в свое удовольствие. От них веет радостью и счастьем, и с ними мне наконец-то удается отвлечься.

Однажды мы решаем все вместе сходить на пикник в парк. Надоело сидеть под кондиционерами в квартире. Но выйдя из подъезда, я по привычке первым делом бросаю взгляд на обложки газет и журналов в киоске напротив.

«ИЗВЕСТНАЯ ТОП-МОДЕЛЬ ЧУТЬ НЕ ПОГИБЛА НА СЪЕМКАХ»

«НАТАЛЬЯ КУЗНЕЦОВА-ГОТЬЕ БОЛЬШЕ НЕ СМОЖЕТ ХОДИТЬ»

«ПРОЩАЙ, ПОДИУМ: КУЗНЕЦОВА-ГОТЬЕ НАВСЕГДА ОСТАНЕТСЯ ИНВАЛИДОМ?»

НАТАША

Пиканье аппаратов уже действует на нервы. Трубки, подсоединенные к моему телу, действуют на нервы. Освещение палаты действует на нервы.

Я не могу пошевелиться. Шея в гипсе, руки в гипсе, а ног просто не чувствую. Единственное, что мне остается, — это слушать пиканье аппаратов и смотреть на синюю лампу в потолке.

Я, черт возьми, совсем не могу пошевелиться. Даже чтобы вытереть дорожки из слез, которые противно бегут с уголков глаз в сторону ушей и затекают в них.

— Здесь есть кто-нибудь? — спрашиваю сдавленным голосом.

Тишина.

Наверное, я одна в палате. Обычно со мной медсестра, которая подбегает по первому моему зову. Подносит стакан воды к губам, кормит меня с ложечки и меняет утку. Еще приходят родители. Мама плачет в углу, а отец стоит, осунувшись, у окна и тоже смахивает с лица слезы.

И еще репортеры, куда ж без них. Не знаю, на каком я этаже, но даже через закрытое окно слышу щелчки их фотоаппаратов и громкие вопросы в адрес врачей:

«В каком сейчас состоянии Наталья Кузнецова-Готье?»

«Она будет жить?»

«Какой вы можете дать прогноз?»

— Мам, — сипло зову, хотя прекрасно знаю, что в палате никого нет. — Мам.

Слезы бегут из глаз все сильнее и сильнее. Пиканье аппаратов становится нестерпимым, у меня начинается головная боль.

— Кто-нибудь, — зову, всхлипывая.

Пытаюсь пошевелить ногами, а ничего не получается. Их как будто нет. Я не чувствую ничего ниже пояса.

— Мама!

Я начинаю сдавленно рыдать, когда дверь палаты распахивается и знакомые шаги стремительно направляются ко мне.

— Я здесь, милая, я здесь, — слышу успокаивающий мамин голос. — Тебе что-то подать. Ну что ты, не плачь, — просит меня, а у самой дрожит от слез голос.

— Мама, почему я не могу пошевелиться? — шепчу.

Она обнимает меня и опускается лбом мне на живот. Через тонкое покрывало и сорочку я чувствую ее слезы.

— Я совсем не могу пошевелиться. Почему, мама?

Ее плач усиливается. Мой тоже.

Одно неосторожное движение — и вот я тут, в итальянской больнице, в гипсе и под пикающими аппаратами. Съемка была на крыше трехэтажного особняка. Я чувствовала себя счастливой, ведь я наконец-то стала лицом модного дома «Армани». Пока режиссер выбирал подходящий ракурс для съемки и советовался с фотографами, я подошла к краю крыши. Светило яркое солнце, и я подставила лицо его лучам. Привстала на носочки и расправила руки, как птица.

— Натали! — позвал меня режиссер.

Нехотя разлепила глаза и обернулась.

— Подойди сюда.

— Сейчас.

Последний глубокий вдох летнего итальянского воздуха, последний взгляд на безоблачное небо. «В моей жизни все хорошо, — сказала сама себе. — Ну и что с того, что у него какая-то там Джессика? Пф, подумаешь. А у меня голливудский актер. И я сама — звезда Голливуда. Пускай видит меня каждый день на всех плакатах и знает, какой я стала без него! Я смола без него. Я смогла».

Развернулась к режиссеру и фотографам, но нога в балетке соскользнула по черепичной крыше.