Макгоуан был вполне удовлетворен, Хейс принес еще пива, и я начал думать, что, вероятно, переживу этот день. Мне еще нужно было уладить дела с Сарой, но, к моему облегчению, я обнаружил, что она уже успокоилась и старается быть гостеприимной по отношению к моим племянницам. Дерри же, со своей стороны, предпринимал огромные усилия, чтобы обаять ее, и, хотя она по-прежнему демонстрировала ему свою холодность, ситуация была далеко не такой безысходной, как мне казалось прежде. У меня даже нашлось время написать Маделин – попросить ее о помощи, а чтобы не откладывать дело в долгий ящик, я приказал мальчику с конюшни немедленно доставить письмо к почтовому экипажу в Линоне.

Разобравшись со всеми кризисами в Кашельмаре, я смог вернуться в Клонах-корт, но не успел я пересечь порог, как увидел спускающуюся по лестнице рыдающую экономку, – она сообщила, что моя сестра умерла.

5

Я плакал, Альфред бранился, но поделать ничего было нельзя – она ушла. Наконец я вытер слезы, которые изо всех сил старался не показывать другим, а Альфред перестал ругаться. Теперь в доме воцарилась тишина.

– Выпейте, – предложил наконец Альфред, принеся громадную бутыль светлого потина.

– Спасибо.

Мы сели и начали пить. Он рассказал мне все о себе. У него было шесть братьев и семь сестер, и он думал, что родился в конюшне эпсомского ипподрома, но не уверен в этом. Его отец служил конюхом у лорда Растинтона, отца первого мужа Аннабель. Альфред, будучи старшим сыном, пошел по стопам отца. К счастью, его телосложение оказалось подходящим для того, чтобы стать жокеем, и после этого ему несказанно везло в жизни, он даже смог уберечь родителей от нищеты на склоне лет. Его братья либо умерли, либо уехали в Канаду, как и его выжившие сестры, их мужья и потомство, – он понятия не имел, сколько их всего. Альфред не думал, что когда-либо женится, потому что любил только высоких девушек, а высокие считали его слишком маленьким. Аннабель была единственной женщиной, которая относилась к нему по-человечески. Он так любил ее, что даже готов был простить принадлежность к аристократии, к которой никогда не испытывал особого почтения. Он часто сталкивался с аристократами на скачках и не находил в них ничего особенного. Просто они были другими.

– Выпейте еще потина, – добавил он, словно проснувшись, и выхватил стакан у меня из-под носа.

– Довольно крепкая штука, – пробормотал я, чувствуя себя как в тумане, пока он наливал мне еще с полпинты.

– Он ужасно старый, потому такой ужасно светлый. Его делают в кабаке тут неподалеку, но, клянусь, ни одной живой душе не скажу, где это, а то власти пронюхают. Так вот я и говорю…

Он еще много чего наговорил, описал их первые совместные годы во всех милых его сердцу подробностях, а потом я тоже принялся выкладывать ему историю своей жизни. Мы проболтали до глубокой ночи и наконец, поклявшись в вечной дружбе, уснули за обеденным столом. Когда я открыл глаза, Альфред все еще храпел напротив меня, утреннее солнце стояло высоко в небе, и, если бы в дверь вошел священник, я бы попросил его соборовать меня. Нам обоим было настолько плохо, что в тот день я так и не покинул Клонах-корт, сумел только написать записку Саре, что вынужден остаться с Альфредом, чтобы подготовить похороны.

Следующие несколько дней смешались в один сплошной и все ухудшающийся кошмар. К моему облегчению, Дерри находился в Кашельмаре и мог опекать женщин, иначе я бы не смог задержаться в Клонах-корте и опекать себя и Альфреда. Я отчаянно пытался организовать похороны, но, когда понял, что ничего не смогу сделать в этом забытом богом уголке земли, пришлось проглотить гордость и обратиться за помощью к кузену Джорджу. У него, по крайней мере, было то преимущество, что он жил здесь, и ему в конце концов удалось организовать пристойные английские похороны. Я ничего не имею против Римской католической церкви, но ирландские похороны такие ужасно неанглийские, а я знал, что Аннабель хотела бы, чтобы ее похоронили без лишней суеты.

Могилу вырыли на маленьком участке близ семейной часовни. Священника позвали из Леттертурка, где находилась ближайшая протестантская церковь, пригласили нескольких избранных гостей – Ноксов из Клонбура, Кортни из Линона и Планкеттов из Аслеха. После простой короткой службы гроб опустили в могилу, и это испытание, к моему облегчению, кончилось.

Я совсем забыл о письме, которое отправил Маделин, и, когда она приехала на следующий день, удивился, увидев ее. Она наняла экипаж из Голуэя и прошла три мили пешком до Кашельмары от дороги на Линон. Естественно, что после такой тяжелой дороги она была более чем оскорблена, что я не задержал ради нее похороны.

– Но я ведь даже не знал, приедешь ли ты, – огорченно покаялся я. – Ты ведь не написала, и я понятия не имел, сколько мое письмо будет идти к тебе.

– Что ж, дело уже сделано, – рассерженно ответила Маделин, – но я должна сказать, что все это происшествие, начиная с падения Аннабель до ее похорон, – сплошной кавардак. Почему ты не послал за настоящим доктором вместо этого старика из Леттертурка?

– Потому что докторов здесь нет на много миль! – горячо воскликнул я. – Да тут никто даже не знает, где находится ближайшая амбулатория!

– Скандал! Совершенный скандал. Я должна что-то с этим сделать.

– Сделай, – согласился я, чувствуя облегчение оттого, что теперь в трагедии виновата Ирландия, а не я.

– Я открою амбулаторию в Клонарине, – решила Маделин. – Обращусь к архиепископу за деньгами, а если понадобится, дойду до самого папы. А ты, Патрик, можешь подарить землю в память Аннабель и построить небольшой дом, где я могла бы принимать больных.

Если я должен был заплатить такую цену за то, чтобы успокоить Маделин, то, пожалуй, я был готов к этому. По виду Маделин можно предположить, что она и мухи не обидит, но под добродушной оболочкой крылся железный характер, что и обнаружил мой отец, когда пытался отговорить ее сначала обратиться в римскую католическую веру, потом уйти в монастырь, позже стать монахиней, а затем сестрой милосердия. По какой-то причине, которая выше моего понимания, Маргарет любила ее больше всех других моих сестер.

– Маргарет очень расстроилась, оттого что ты не уведомил ее о происшествии с Аннабель, – строго выговаривала мне она. – Перед отъездом из Лондона я заглянула к ней. Патрик, ты должен был написать ей! Это серьезное упущение.

– Но Аннабель была жива! Я имею в виду, когда я писал тебе…

– Да ведь, наверное, было очевидно, что она умирает. Ты написал Катерин?

– Нет еще.

– Патрик!

– Я же знал, что она в Лондоне и не поедет так далеко на похороны.

Маделин посмотрела на меня испепеляющим взглядом своих фарфорово-голубых глаз и вежливо известила:

– Я немедленно напишу Катерин. Ты будешь здесь, если она решит приехать в Кашельмару?

– Нет, я еду в Вудхаммер, – сообщил я. – Мы с Сарой уезжаем послезавтра.

– А что ты планируешь делать с Кларой и Эдит? Ты ведь не собираешься оставить их с несчастным Смитом?