Волоцкий игумен вполне сознательно придал воззрениям новгородских еретиков как можно более неопределенный и широкий характер. Чем объяснить невероятную всеядность еретиков, можно ли допустить, что столь эклектичное мировоззрение послужило основой формирования единого движения? На эту странную особенность ереси жидовствующих — сочетание несочетаемых компонентов — обращали внимание многие исследователи. Историк Н. М. Никольский указывал на пестроту социальной базы ереси: «В Новгороде — это сторонники московской партии из мелких людей и клирошан, в Москве — это, с одной стороны, приближенные князя, с другой — гонимое им боярство».

Е. Ф. Шмурло отмечал следующие разительные противоречия в учении и приемах еретиков: 1. Отрицая божественность Иисуса Христа, еретики не отрицали, безусловно, Его божественного посланничества. 2. Критикуя Евангелие, они не отрицали принципиально его положений. 3. Отвергая иконы, они делали исключения для лика Спасителя; иные же готовы были поклоняться вообще всем иконам, лишь бы они были обращены известным образом (на восток, а не на запад).

А. И. Алексеев сложность изучения ереси жидовствующих объясняет тем, что обличители ереси объединяли «сторонников, по видимому, крайне разнородных течений». В. В. Мильков полагает, что наряду с еретиками — «библеистами» существовали и еретики иного толка, не отвергавшие полностью идей новозаветной литературы, а лишь сомневавшиеся в отдельных ее положениях. К подобным выводам в свое время приходил и Е. Е. Голубинский, который, однако, попытался их примирить следующим образом: «Ересь жидовствующих, представлявшая в своем подлинном виде чисто жидовство, с совершенным отрицанием христианства, так что одно принимаемо было вместо другого, а в своем неподлинном виде — большее или меньшее христианское вольномыслие…»

Несколько страниц спустя Голубинский предполагает, что помимо «подлинных» и «не подлинных» еретиков существует еще и третья категория, состоящая из «тех, кто, не отпадая в ересь и не заражаясь вольномыслием, стали почитателями и адептами лишь предлагавшихся жидовством чернокнижия и астрологии». Историк честно постарался унифицировать это цветущее изобилие убеждений и заблуждений. Так как он не подвергал сомнению искренность прп. Иосифа, ему пришлось и здесь следовать показаниям Волоцкого игумена, который утверждал, что еретики, видя человека благоразумного, боялись оттолкнуть его своими эксцентричными взглядами и начинали с малого, испытывая благочестие своей жертвы критическими рассуждениями о вере, тем самым стараясь заронить в душах сомнение и смуту.

Ловкий прозелитический прием способен объяснить разную степень вовлеченности людей в ересь, но не сосуществование в рамках одного движения столь несогласных меж собой мировоззрений. Если даже признать в «более или менее» христианском вольнодумце кандидата в «подлинные» еретики, никак нельзя разглядеть в нем соумышленника иудеев. В нарисованной Голубинским лестнице, ведущей в подземелье безверия, отсутствует несколько ступеней, а то и целый пролет.

Вспомним, как сам Иван III признался Иосифу, что ведал «ереси их»: «Да и сказал ми, которую дръжал Алексей протопоп ересь, и которую ересь дръжал Феодор Курицин», знал он и о том, что «Иван, деи, Максимов, и сноху у мене в жидовство свел…». Государь ясно различал «жидовство» протоиерея Алексея и Ивана Максимова, и ересь Федора Курицына. Уже после смерти дьяка великий князь не сомневался в искренности слов многолетнего соратника, когда тот убеждал великого князя в том, что по решению собора 1488 года жидовствующие понесли наказание, а остальные лица, причисляемые к еретикам, на самом деле никакого отношения к сей ереси не имеют.

Иосиф Волоцкий никак не комментирует реплику Ивана III. Сам преподобный везде и всюду говорит о новгородских еретиках. Названные в «Просветителе» по именам богохульники, ругавшиеся над иконами и Святыми дарами подобно жидам, — это известные нам Самсонка, поп Наум и прочие новгородские схарианцы. Однако среди них нет москвичей. После разгрома ереси в 1504 году вроде бы ничто не мешало автору «Просветителя» поведать миру нечто конкретное о страшных преступлениях Федора Курицына или кого-то из его друзей, но он ограничивается воспроизведением давних показаний, полученных владыкой Геннадием в новгородских застенках накануне собора 1490 года. К новгородцам относится фраза, которую волоцкий игумен адресовал всем еретикам: он напоминал, что в 1471 году «они отверглись Христа и всего православного христианства и до сего дня ни один из них не покаялся».

Ересегонители многократно указывали, что Курицына совратил с пути истинного протопоп Алексей. Это очевидная нелепица — дипломат намного превосходил успенского настоятеля и по положению при дворе, и по разнообразному жизненному опыту, и по эрудиции. К 1480 году Федор Васильевич был человеком со сложившимся мировоззрением и разнообразными познаниями. Чем мог поразить и увлечь его приезжий протопоп — выкладками из «Шестокрыла»? Их интересы могли пересекаться, они могли быть интересны друг другу — не более. Выдумка о «совращении Курицына» потребовалась Геннадию Гонзову и Иосифу Санину, чтобы перекинуть мостик от разоблаченных новгородцев к московскому придворному кружку и объявить влиятельного дьяка начальником всех ересей с помощью полученных под пыткой показаний непутевого Самсонки.

Рассмотрение анафематствований трех антиеретических соборов, по мнению Ю. К. Бегунова, подтверждает наличие в новгородско-московском движении двух еретических направлений: новгородского и московского, различавшихся между собой взглядами и личным составом кружков. Кружки, зародившиеся на берегах Волхова и Москвы-реки, действительно появились и развивались независимо друг от друга, резко отличались и социальным составом, и взглядами на мироустройство их участников.

На самом деле, мы должны говорить о трех группах, никак не связанных между собой организационно, в идеологии которых куда больше принципиальных различий, чем общих черт. К первой относятся новгородские иереи, которые в результате стечения обстоятельств стали объектами прозелитического эксперимента каббалиста-караима Схарии. Успех эксперимента объясняется тем, что в сознании новгородского духовенства были живы пережитки стригольничества, с его обращением к язычеству, пантеистическому культу Неба и Земли. В 1410 году митрополит Фотий в послании к новгородцам сурово пенял им за веру в волхвов и занятия волхвованием.

Как отмечает О. В. Кузьмина, языческое и христианское миропонимание постепенно сливались в культуре Новгорода, и к XV веку религиозное творчество достигло расцвета, породив яркую и самобытную религию. В XIV–XV веках представления и практики нехристианского происхождения проникали в самую плоть православия. В Новгороде священнослужителей всех рангов выбирали из своей среды сами горожане, и хотя церковная жизнь влияла на мировосприятие духовенства, однако стереотипы поведения и нормы жизни, воспринятые с детства, в значительной степени оставались неизменными.

В представлении новгородцев на служителей христианской религии во многом перешли функции языческих жрецов и волхвов. Священнослужители являлись в народном понимании такими же посредниками между богом и людьми, как и языческие жрецы, а следовательно, обладали чудодейственной силой. Таковыми воспринимали себя и сами священники. Неудивительно, что, постигнув азы использования астрономических трудов, протопопы-полуязычники рассматривали их исключительно как пособие по чернокнижию.