– А дом его отца?

– Его отец жил в интернате что-то около шести или семи лет, а дом уже давно был продан.

– Расскажи мне о мистере Краули, – попросил я. – Чем он болен?

Кэролайн положила себе в кофе ложечку сахару.

– Не знаю.

– Разве ты не разговаривала с его врачами?

– Нет.

– Ты вообще-то с ним знакома?

Она покачала головой:

– Нет.

– Ну, ты хотя бы встречалась с ним?

– Правду сказать, нет.

– Как так?

– Саймон никогда не водил меня туда.

Подобная странность лишила меня дара речи.

– Саймон никогда не водил меня туда, где он когда-то жил, – торжественно заявила она. – Обещал, что сводит меня в дом, где он вырос, чтобы познакомить с соседями и всякое такое, но у него никогда не было на это времени. Так что я действительно совершенно незнакома с этими людьми.

– Но разве его отец не был на похоронах?

– Нет.

– Почему?

– Они были скромные и, знаешь, совершенно неофициальные, так что он просто не пришел.

– А его приглашали?

– Полагаю, что да.

– И ты не черкнула в интернат ни словечка, чтобы сообщить ему, что его сын умер и ему следует присутствовать на службе?

Она уперлась взглядом в стол, прижав пальцы ко лбу:

– Похоронами занималась студия, Портер. У меня на это не было сил.

– Ты хочешь сказать, что отцу Саймона Краули так и не сообщили, что его сын мертв и что были похороны?

Она взглянула на меня:

– Я думаю, так вышло. Возможно, ему рассказали об этом позже.

Я наблюдал за людьми, проходившими по улице мимо кафе.

Кэролайн развернула мой портфель к себе и рылась в его содержимом.

– У тебя должна быть здесь моя фотография. Каждый раз, открывая его, ты будешь видеть мое улыбающееся лицо.

Я повернулся к ней:

– Моя жена с удовольствием поговорит на эту тему.

– Она не узнает, – заверила меня Кэролайн.

– Узнает, – ответил я.

– С какой стати?

– Она узнает все, она моя жена. Она, безусловно, не забудет пригласить на мои похороны моего отца.

– А ты говоришь об этом с гордостью.

– Я действительно горжусь ею.

– Но ты здесь со мной.

– И с ней тоже.

Она резко захлопнула мой портфель:

– Мне пора. Ты меня чертовски раздражаешь.

Платный интернат для престарелых «Гринпарк» в Квинсе оказался массивным и неуклюжим больничным сооружением, сама архитектура которого предлагала оставить надежду всякому, туда входящему. Я расписался в журнале при входе и прошел внутрь здания. Приемная была заполнена стариками в инвалидных колясках; стариками, шаркающими по вощеному полу; стариками, вперившими неподвижный взгляд в яркие лозунги о счастье, прикнопленные к доске объявлений. Одетые в форму сотрудники были, как водится, сплошь чернокожими. Я спросил одного из работников, где можно найти мистера Краули, и меня направили на шестой этаж. Обычно в подобного рода заведениях пациенты распределяются по этажам соответственно их функциональным возможностям, и поэтому меня крайне удивило состояние обитателей шестого этажа. Я ехал наверх с каким-то стариком в бороде и усах, который сделал несколько приседаний, стоя в луже мочи, вовсе не обязательно своей собственной. На шестом этаже я снова расписался в журнале и ответил на вопрос, к кому я пришел; после чего дежурная вытащила из ящика тетрадь в толстом переплете с надписью «КРАУЛИ» на обложке, где я опять расписался и поставил дату. Последним посетителем, как я успел заметить, была миссис Норма Сигал, причем довольно давно у мистера Краули не было других гостей. Миссис Сигал, видимо, приезжала четко каждые понедельник и четверг. Подобный почерк, строгий и аккуратный, всегда ассоциировался у меня с учителями начальной школы. Я быстро просмотрел страницу слева направо, где были отмечены визиты за последние несколько месяцев: повсюду одна только миссис Норма Сигал, точная как часы.

Дежурная направила меня в комнату отдыха. По дороге туда я прошел мимо старых китаянок, утонувших в чересчур громоздких для их тщедушных тел инвалидных колясках. Еще одна женщина в красном халате, шаркающей походкой бредущая мне навстречу, внимательно меня осмотрела и крикнула:

– Эй! Я так устала!

В комнате отдыха я увидел дюжину стариков в инвалидных колясках. Там работал телевизор, который смотрели внимательно, но без иронии… или, возможно, с величайшей иронией. В руках у каждого старика была небольшая бумажная коробка с питательным напитком и воткнутой в него соломинкой, но никто его не пил. Одна из старушек забормотала в мой адрес что-то несуразное.

Служительница, молодая чернокожая женщина, грузно опустилась в кресло и подняла на меня глаза:

– Вы к кому?

– Я ищу мистера Краули.

Она небрежно указала мне на него.

Он сидел на кресле-каталке с закрепленным на нем большим мочеприемником, и хотя его открытые глаза не казались сонными, рот был безвольно приоткрыт и влажен. Я заметил, что зубы у него такие же крупные и кривые, как у его сына. Его лицо не брили много дней, а шею и того дольше.

– Мистер Краули?

В ответ он лишь уставился на меня. Нижние веки у него запали внутрь, словно глазные яблоки отодвинулись назад.

– Здравствуйте, мистер Краули.

– Бесполезно, мистер, – крикнула сиделка.

От мистера Краули пахло – да простит меня Бог, – как от старого животного. Но я предпринял еще одну попытку, и он приподнял тонкую как бумага руку. Я осторожно пожал ее, отметив про себя, что рука удалившегося на покой мастера по ремонту лифтов все еще сохраняла некоторую силу.

– Если хотите, можете отвезти его в его комнату, – сказала дежурная.

Выкатывая мистера Краули из комнаты отдыха, я заметил, что у него по-прежнему густая шевелюра, засалившаяся, однако, до такой степени, что выглядела прилизанной, и испещренная бесчисленными звездочками перхоти. Пол в коридоре был безупречно чист, но, несмотря на всепроникающий запах дезинфицирующего средства, чувствовалось, что воздух спертый, рециркулированный, словно пропущенный через чьи-то почки. Атмосфера сжатых испарений. Мы проходили комнату за комнатой, каждая из которых представляла вариацию на одну и ту же тему: старик, спящий в постели с задранным подбородком и открытым ртом, словно репетирующий смерть; старик в кресле-каталке, его сиделка поправляет постель; стоящая старуха, голая ниже пояса, ее сиделка одевает ее; старик в кресле-каталке, уставившийся на овсянку на подносе, прикрепленном к креслу; старик, спящий в постели. Комната мистера Краули – как я заметил, отдельная – была маленькой и скудно обставленной. По одной стене располагались раковина, встроенный стенной шкаф с ящиками и душ. В углу свистел тепловентилятор. На ночном столике рядом с больничной койкой стояла маленькая фотография «кодак-хром» в рамке, и я нагнулся, чтобы рассмотреть ее; невысокий темноволосый мужчина, мистер Краули, его жена и их сын, Саймон, примерно лет трех, стоящий между ними. На обороте надпись: «Квинс, Нью-Йорк, примерно 1967 год».