Саша позвонил мне в начале девятого.

– Готова? – спросил он весело.

– Смотря к чему, – ответила я вяло.

– К одному очень ответственному визиту.

– Ты нашел папочку Авдеева? – проявила я слабый интерес к происходящему.

– Нет. Я нашел женщину, которая его хорошо знала.

– И кто же это?

– Это актриса театра оперетты.

– Оперетты? – удивилась я.

– Да, – подтвердил Саша. – Отец Авдеева был актером. Ты не знала?

– Нет, – ответила я сердито. – Откуда мне было это знать?

– Просто ты проявила к этому делу такой интерес…

– От нечего делать! – закричала я в трубку.

– Разумеется! – успокоил меня Саша. – Так что? Едешь?

– Она кто? Бывшая любовница?

– Узнаем на месте, – ответил Саша загадочно. – Ты со мной или нет?

– С тобой, – ответила я хмуро.

– Тогда выходи. Я, как верный рыцарь, у твоих ворот.

Я бросила трубку.

Тоже мне, рыцарь…

В гости к актрисе я собиралась тщательно. Одела не походные джинсы, а строгий темный костюм. Выбрала легкий полушубок из сверкающей чернобурки, тщательно накрасилась.

– Ого! – оценил Саша плоды моих усилий. – Выглядишь просто потрясающе!

– Спасибо, – ответила я, усаживаясь рядом с ним.

– А что с твоими глазами?

– Что с ними? – испугалась я. – Тушь потекла?

– Нет, – ответил Саша, не сводя с меня взгляда. – Тушь в порядке. Почему они у тебя карие?

– Линзы, – объяснила я. – Обыкновенные контактные линзы. Слышал про такие?

– С изменением цвета? – догадался Саша. – Слышал… Зачем тебе это?

– Для разнообразия. И потом, с темным костюмом карие глаза лучше сочетаются.

– Тебе видней, – не стал спорить Саша.

– Вот именно, – закруглила я беседу.

Актриса, которую звали Екатериной Михайловной, жила неподалеку от театра, на Пушкинской улице. Дом был старый, солидный, со множеством мемориальных табличек и со сложной системой охраны на входе.

Мы миновали несколько этапов проверки документов и вошли в огромный подъезд.

– Красиво, – сказала я, окидывая взглядом уходящие в небо потолки и чугунное кружево перил.

– Да, – согласился Саша. – Есть в сталинском ампире что-то общее с египетскими пирамидами… Монументальность, что ли.

– Точно.

Консьержка допросила нас с неменьшим пристрастием, чем охрана во дворе. Проверила наши паспорта, сверилась с тетрадкой, лежавшей перед ней на столе.

– Да, – сказала она недовольно. – Екатерина Михайловна выписала на вас пропуск.

Она еще раз осмотрела нас с головы до ног и поджала губы, словно упрекала Екатерину Михайловну за такое легкомыслие.

– Идите, – сказала она с сожалением.

И мы пошли к лифту.

Лифты в доме были старые, но новые. Не сочтите за каламбур: просто когда дом ремонтировали, точнее говоря, реставрировали, то лифты заказали точно такие же, какие там стояли раньше. Знаете, такая модель, в которой приходится самим дверь открывать.

Зато внутри лифты были отделаны с современной роскошью: зеркальные стены, вмонтированные в потолок светильники, изящная хромированная панель управления.

В общем, все говорило о том, что дом, в котором жила актриса, был привилегированным.

Мы поднялись на четвертый этаж, открыли сетчатую дверь и вышли на лестничную клетку.

На площадке всего две квартиры. Одна справа, другая слева.

– Нам сюда, – сказал Саша и направился к старинной деревянной двери с латунной табличкой на ней: «Серебряков А. В.» Под фамилией было написано мелкими буквами: «Профессор медицины».

– Очаровательно, правда? – спросил Саша, нажимая на кнопку старомодного звонка. – Все сведения о хозяине прямо на входе.

– Очаровательно, – согласилась я.

Тут за дверью послышались легкие шаги, и приятный молодой голос спросил:

– Кто там?

– Екатерина Михайловна, это Погодин, – ответил Саша негромко, но очень отчетливо. – Мы с вами договорились о встрече.

– Да-да, – ответил молодой голос.

Загремели замки, дверь отворилась.

На пороге прорисовался стройный женский силуэт. Яркое солнце било в огромное овальное окно за спиной хозяйки и не давало нам разглядеть ее лицо.

– Прошу вас, – вежливо сказала женщина и посторонилась.

Мы вошли в большую просторную прихожую.

– Гардероб справа от вас, – продолжала руководить хозяйка, но делала это так приветливо, что просто хотелось ее слушать и слушать.

Саша забрал у меня полушубок. Достал из старинного гардероба вешалку и аккуратно развесил мех.

– Тапочки внизу, – сказала хозяйка.

– Можно, я босиком похожу? – спросила я. Оглядела сверкающие янтарем полы и добавила:

– У вас так красиво!

– Как вам угодно, – ответила женщина с полузабытой церемонной вежливостью. – Прошу за мной.

Она повернулась и пошла вперед, навстречу ослепительному солнечному свету. Мы с Сашей двигались в кильватере, прикрывая глаза ладонью.

Миновали ряд огромных комнат с высокими потолками. Комнаты были обставлены просто, но удивительно изящно: старинный буфет с резными створками, старинные напольные часы с такой же художественной резьбой, старый рояль с ажурным пюпитром, потертые, но уютные диваны, сверкающие овальные столики, стулья с готическими спинками, огромные напольные вазы…

Стены украшали картины, явно не купленные в ближайшем супермаркете, иногда старые фотографии.

Мне очень хотелось рассмотреть все это великолепие поближе, но хозяйка плавно двигалась вперед и останавливаться было невежливо.

Наконец Екатерина Михайловна привела нас в огромную комнату, которая, очевидно, служила одновременно библиотекой и кабинетом. Стены были заставлены тяжелыми черными шкафами, у окна располагался письменный стол.

В центре комнаты стояли кожаные кресла, расположенные вокруг черного журнального стола.

Комната выглядела одновременно мрачной и стильной.

– Прошу, – пригласила хозяйка.

Мы расселись вокруг стола.

– Чай, кофе?

– Спасибо, не стоит, – ответил Саша вежливо.

– Вы курите? – спросила его хозяйка.

– Нет.

– А вы?

Я подняла голову и взглянула ей в лицо. И обмерла от неожиданности.