Под воробьем как таковым в наши дни имеют в виду домового воробья, Passer domesticus, на котором кукушки не паразитируют никогда. А лесная завирушка, Prunella modularis, хоть ее иногда и называют «воробьем живых изгородей», ему не родственна и «воробьем» является только в том широком смысле, что она тоже маленькая коричневая птичка. Но в любом случае, даже если мы примем слова Чосера за доказательство того, что кукушки развязали гонку вооружений с завирушками не позднее XIV столетия, Дэвис и Брук приводят теоретические расчеты, учитывающие относительно низкую плотность кукушечьего населения, из которых следует, что по эволюционным меркам продолжительность этой гонки все еще достаточно мала, чтобы быть причиной неискушенности лесных завирушек при столкновении с кукушками.

Прежде чем оставить кукушек, вот еще одно любопытное соображение. В принципе, среди, скажем, «кукушек зарянки» ничто не мешает сосуществованию двух и более «рас», выработавших подражательную окраску своих яиц независимо друг от друга. И поскольку никакого обмена генами Y-хромосом между этими «расами» не происходит, точная яйцевая мимикрия может соседствовать с менее тщательной. Все они могут спариваться с одними и теми же самцами, но Y-хромосома у каждой «расы» своя. Точные имитаторши будут в таком случае вести свой род от самки, которая перешла к паразитированию на зарянках давным-давно. А менее точные — происходить от другой самки, переключившейся на зарянок в более поздние времена. И предыдущие хозяева этих «рас» могли относиться к разным видам.

Муравьи, термиты и прочие общественные насекомые тоже диковинны, но по-иному. У них есть стерильные рабочие, зачастую подразделяющиеся на различные касты: солдат, рабочих среднего размера, мелких рабочих и так далее. Любая рабочая особь, к какой бы касте она ни принадлежала, содержит в себе гены, которые могли бы превратить ее в представителя любой другой касты. В зависимости от тех или иных условий выращивания молоди включаются те или иные комплекты генов. Регулируя эти условия, колония обеспечивает необходимое численное соотношение между кастами. Различия между представителями разных каст зачастую громадны. Крупные рабочие азиатского муравья Pheidologeton diversus, специализирующиеся на протаптывании тропинок для остальных членов колонии, весят в 500 раз больше мелких рабочих — касты, выполняющей обычные обязанности рабочего муравья. Один и тот же набор генов позволяет личинке вырасти как в бробдингнеговца, так и в лилипута — в зависимости от того, какие именно гены оказываются включены. Муравьи — «медовые бочки» представляют собой неподвижные цистерны-хранилища: их брюшко так накачано нектаром, что выглядят они как желтые прозрачные шары, подвешенные к потолку гнезда. Рутинную работу по обустройству гнезда — охрану, добычу пропитания, а также, в данном случае, заполнение живых цистерн — осуществляют нормальные рабочие особи, с нераздутым брюшком. У этих нормальных рабочих есть гены, необходимые для того, чтобы стать «медовой бочкой», равно как и «медовые бочки», если говорить об их генах, могли бы развиться в обыкновенных рабочих. Как и в случае с самцами и самками, видимые различия в форме тела обусловлены тем, какие гены пущены в ход. В данном примере это определяется некими факторами среды — вероятно, диетой. И опять-таки зоолог будущего смог бы по генам (но не по телу) любой из особей этого вида составить полное описание непохожих друг на друга образов жизни, свойственных представителям разных каст.

У европейской улитки Cepaea nemoralis раковина имеет разнообразную расцветку и рисунок. Цвет фона может быть любым из шести возможных (перечислены в порядке убывания доминантности в узкоспециальном генетическом значении этого слова): коричневым, темно-розовым, светло-розовым, очень бледным розовым, темно-желтым, светло-желтым. Поверх этого фона бывают также полоски в количестве от нуля до пяти. В отличие от примера с общественными насекомыми, у улиток каждая особь не обладает всем необходимым генетическим оснащением, чтобы принять любую из названных форм. Также на эти индивидуальные различия нельзя воздействовать условиями окружающей среды. У полосатых улиток есть гены, определяющие количество их полосок, а у темно-розовых — гены, делающие их темно-розовыми. Однако все эти улитки, какова бы ни была их окраска, способны скрещиваться друг с другом.

Причины, по которым у Cepaea nemoralis поддерживается многообразие расцветок (полиморфизм), равно как и подробности генетической природы такого многообразия, были раскрыты в исчерпывающем исследовании британских зоологов Артура Джеймса Кейна и ныне покойного Филипа Макдональда Шеппарда с их учениками. Это эволюционистское объяснение сводится в первую очередь к тому, что ареал данного вида охватывает разные типы местообитаний: леса, луга, обнаженную почву. И каждый из этих ландшафтов требует от улиток особой покровительственной окраски, чтобы маскироваться от птиц. Улитки, населяющие буковую рощу, содержат примесь генов луговых улиток, поскольку скрещиваются с теми на границе двух зон обитания. А некоторым из генов улитки, обитающей на известняковых холмах, прежде доводилось выживать в телах ее лесных предков, чье наследие может (в зависимости от того, какие у этой улитки другие гены) проявиться в виде полосок. Здесь, чтобы реконструировать все разнообразие предковых миров, нашему зоологу будущего придется изучать генофонд вида целиком.

Подобно тому как улитки Cepaea переходят из одного местообитания в другое в пространстве, предкам любого вида организмов приходилось менять свой образ жизни с течением времени. Домовая мышь, Mus musculus, селится сегодня почти исключительно в жилищах человека или поблизости от них в качестве непрошеного приобретателя выгод от людского сельского хозяйства. Но этот ее образ жизни является по эволюционным меркам недавним. До возникновения земледелия мыши тоже должны были чем-то питаться. И это «что-то», несомненно, было довольно похожим на их нынешний рацион, раз при наступлении эры сельскохозяйственного изобилия они смогли пустить в ход все свои генетические навыки. Мышей и крыс кто-то назвал животными-сорняками (кстати, хороший, подлинно наглядный пример поэтической образности). Они всеядны, гибко приспосабливаются к любым условиям и несут в себе гены, которые, по-видимому, помогали их предкам держаться за жизнь множеством самых разных способов. И гены досельскохозяйственной эпохи по-прежнему с ними. Любому, кто попытается произвести «считывание» их генов, откроется замысловатый палимпсест из описаний различных миров прошлого, начертанных одно поверх другого.

Если говорить о еще более далеком прошлом, то ДНК всех млекопитающих должна хранить в себе элементы описаний как очень древних, так и недавних сред обитания. Некогда ДНК верблюда обитала в море, но она не бывала там вот уже 300 миллионов лет. На протяжении почти всей недавней гео логической истории она находилась в пустынях, программируя формирование организмов, способных противостоять пыльным бурям и запасать воду. Как пустынные ветры придают причудливую форму утесам из песчаника, как океанские волны вытачивают очертания прибрежных скал, так и верблюжья ДНК была изваяна необходимостью выживать в древних пустынях и еще более древних морях — и в результате этого возникли современные верблюды. ДНК верблюда рассказывает нам (если бы только мы могли понимать ее язык!) об изменяющихся мирах, в которых жили верблюжьи предки. Понимай мы этот язык, мы прочли бы в ДНК тунца и морской звезды: «Море». А ДНК крота и земляного червя продиктовала бы нам: «Почва». Конечно же, в любой ДНК мы прочли бы и множество других вещей. ДНК акулы и ДНК гепарда дружно сказали бы: «Охота», а также передали бы нам отдельные сообщения о море и о суше. В ДНК обезьяны и гепарда зашифровано: «Молоко». В ДНК обезьяны и ленивца — «Деревья». В ДНК китов и дюгоней хранится, по-видимому, описание очень древних морей, довольно-таки древней суши и более современных морей — опять запутанные палимпсесты.