к ее теплому железному боку, им слышится какая-то возня внутри, может, там человек или большое животное, и они решают не рисковать, разве что потом у них не останется другого выбора, никакого другого места, где укрыться от неумолимо надвигающейся бури, потому что угрожающие, налитые чернотой грозовые тучи нависают теперь прямо над их головами, и солнце уже заходит, и солнце уже заходило, и тяжелые грозовые тучи нависали прямо над нашими головами, и мы устали, и страх подкрадывался к нам с тобой, Мемфис, как всегда бывало при других закатах, и мы медленно пошли к вагону, и гадали, пустой ли он, безопасен ли, и надеялись, вдруг внутри завалялась старая еда, упакованная в коробку, потому что я знал, что такие вагоны перевозят коробки с продуктами из одного конца страны в другой конец страны, и тогда ты остановилась в нескольких всего шагах от вагона и сказала, что пускай я пойду и загляну внутрь и только после этого ты сдвинешься с места, и я тебя послушался, я медленно пошел, и мои шаги топали куда громче обычного по усеянной мелкими острыми камешками земле, пока я шел к вагону, который был большой и покрашенный красной краской, но краска местами облупилась, и под ней вылезла ржавчина, и сдвижные двери вагона были отодвинуты в разные стороны, и когда я остановился прямо перед вагоном, эти разинутые двери стали как окно, и через него я видел пустыню по ту сторону вагона, точно такую же, как с нашей стороны, разве что на той, за полосой пустыни еще высились горы, и солнце садилось за нашими спинами в плоский горизонт, а перед нами через двери вагона высились горы Чирикауа, и я поднял с земли камень, и крепко сжал его в руке, и заметил, что ладонь у меня потная, но я сделал еще три шажка, маленьких, и для замаха отвел назад руку с камнем, а потом медленно повел ее вперед, чтобы камень описал дугу и упал в вагон, медленно и мягко, типа я кидал мячик в руки кому-то твоего возраста, и камень стукнулся в металлический пол вагона, бумкнул, отозвался эхом, и сразу же что-то захлопало, как хлопают крылья, звук все нарастал, из-за чего я понял, что это не эхо, а реальный звук, и тут мы увидели его, огромного, с гигантскими распростертыми крыльями, крючковатым клювом и маленькой оперенной головкой, он заколыхался в воздухе, вырываясь из вагона, и полетел ввысь, пока не превратился совсем в крохотное существо, и влился в хоровод паривших над нами орлов, а мы глядели на них, зачарованные их кругами, как вдруг назад к нам полетел камень, камень, только что брошенный старшей девочкой из-за стенки гондолы через раздвинутые двери, настоящий, реальный камень, который мальчик и его сестра могли бы перепутать с эхо, как им и раньше случалось путать причину со следствием как нормальную связь между событиями, если бы не тот неоспоримый факт, что прилетевший к ним камень стукает мальчика в плечо, очень даже реально и конкретно и больно, так что его нервы, очнувшись, поднимают тревогу, и его голос взлетает до сердитого рыка, уй-я, эй вы, кто вы там, кто вы, я спрашиваю, кто это там, кричит он и слышит звук собственного голоса, и четверо детей с облегчением переглядываются, потому что это живой, настоящий голос, и им ясно наконец, что это не потерявшееся пустынное эхо, не звуковой мираж, вроде тех, что преследовали их всю дорогу, и тогда они улыбаются друг дружке, и сначала старшая девочка, потом младшая, а вслед за ней и двое мальчиков выглядывают из-за отодвинутой двери гондолы, и четыре круглых детских лица смотрели на нас с тобой с другой стороны старого вагона, такие реальные, что сначала я не поверил в их реальность, подумал, как такое может быть, или мне только кажется, потому что пустыня задуривает тебя, мы с тобой по себе это знали, и мне все еще не верилось, что они настоящие, хотя все четверо стояли прямо перед нами, две девочки с длинными косами, старшая в симпатичной черной шляпе, и еще два мальчика, один в розовой шляпе, и ни один из них не казался реальным, пока ты, Мемфис, не открыла свой рот, ты произнесла «Джеронимо-о-о-о», стоя на шаг позади меня, и мы услышали, что их лица ответили нам таким же протяжным «Джеронимо-о-о», двое детей, мальчик и девочка, говорят «Джеронимо-о-о» четверым детям, стоящим по другую сторону старой заброшенной гондолы, и всем им требуется несколько секунд, чтобы сообразить, что все они реальны, они и мы, мы и они, но когда до них всех доходит, то все они, те четверо и эти двое, общим счетом шестеро, заходят внутрь пустой заброшенной гондолы, а тем временем снаружи раскаты грома набирают силу, учащаются, отдаются гулом, точно разозленный морской прилив, и повсюду вокруг них стрелы молний вонзаются в сухие пески, взметывают и закручивают тучи песчинок восходящими вихрями, и эти вихри разом напоминают шестерым детям о мертвых, множестве мертвых, призраками выскакивающих из-под корки песков устрашать их, терзать их, а небо все гуще наливалось тьмой, я заметил, скоро настанет ночь, почему бы нам не развести костер, сказал я вам пятерым, ну, una fogata[98], сказал, и мы все согласились, что это правильно, и мы быстренько насобирали вокруг вагона прутиков, и веточек, и отсохших стеблей кактусов, и хотя они уже вымокли, мы свалили их в кучу посреди вагона, они сваливают их в кучу посреди вагона, а старшая девочка тем временем идет к здоровенному гнезду, свитому орлицей в углу вагона на паре параллельных деревянных перекладин, и осторожно выдергивает из него сухие веточки и траву и отдает другим детям, пока те все еще выбирают из кучи пригодные для костра ветки и стебли кактусов, переговариваются простыми словами, вроде «на вот, возьми эту, да смотри, она вся в колючках, а эта ветка подлиннее и получше», но тут видят, как старшая девочка забирается на чурбан, и заглядывает в орлиное гнездо, и что-то выуживает из него, и оборачивается к остальным детям с видом «смотрите, вот что здесь есть», и ее лицо озаряет широченная улыбка, а в руке она держит яйцо, еще теплое, держит высоко над головой, как трофей, и потом осторожно передает своей сестре, а та передает в руки новой девочке, а та передает дальше одному из мальчиков, а тот передает другому мальчику, тому, что щеголяет в розовой шляпе, они передают это яйцо из рук в руки, словно совершают ритуал, их руки чувствуют, как внутри трепещет что-то почти живое, а потом девочка вынимает из гнезда еще одно яйцо, потом еще одно, общим счетом их три, и трое из детей, две младшие девочки и один из мальчиков, держат их в сложенных ковшиком ладошках, а старшая девочка голыми руками снимает с перекладин все гнездо, соступает на пол, держа в руках гнездо, сложенное из прочно сплетенных прутиков и веток, и бережно устанавливает на пол посреди гондолы рядом с маленькой кучкой собранных остальными дровишек, и все они глядят на это гнездо, не зная, что им делать дальше, пока новый мальчик не достает из рюкзака коробок спичек, он чиркает спичкой о коробок и бросает в гнездо, где ее огонек тут же умирает, зажигает вторую спичку, и та гаснет тоже, и только с третьей попытки, когда он нагибается над гнездом и держит зажженную спичку у веточки, ему удается поджечь ее с сухого конца, а остальные дети напряженно глядят на нее, словно заклиная огонь разжечься, и он наконец разжигается, бежит по ветке, перебегает на прутик потолще, следом на другой, пока огонь не охватывает все гнездо, и, когда огонь как следует разгорается, две девочки и мальчик, которые держат в ладонях яйца, позволяют им скатиться в пылающее гнездо, и языки пламени лижут их, коробят, сваривают, и яйца готовятся в огне, пока несколькими минутами позже девочка постарше, отыскав на полу вагона подходящей длины прутик, не выкатывает все три яйца на пол вагона, прямо за внешнюю кромку огня, и велит остальным дуть на скорлупу трех больших яиц, и они дуют, пока скорлупа не остывает, и тогда они разбивают подостывшую скорлупу и счищают ее, и они впиваются в яйцо своими оголодавшими зубами, по очереди, сначала самая младшая девочка, потом мальчик в розовой шляпе, потом новая девочка, следом за ней другие мальчики и, наконец, старшая девочка, вероятно, ровесница новому мальчику, она была моего возраста, но лучше, чем я, умела командовать в этой своей большой