Конюх отвел лошадь в конюшню, дежурный слуга, передавший просьбу, вернулся в сопровождении одной из особо приближенных горничных королевы. Это была молоденькая госпожа Кампан, супруга ее библиотекаря, блондинка с тяжеловатым и некрасивым, но приятным лицом.

— Ее Величество знала о вашем визите?

— Никоим образом, сударыня, и я это совершенно ясно осознаю. Но все же будьте добры, попросите Ее Величество и скажите ей, что только чрезвычайно срочный характер дела заставил меня потревожить ее.

— Настолько срочное, что не может подождать до завтра? Вам же известно, что королева охотно дает аудиенцию в замке после мессы и, напротив, совершенно не переносит, когда ее беспокоят рано. Мы стараемся делать все возможное, чтобы оградить ее. Не изволите ли сообщить мне, о чем идет речь?

— Я очень сожалею, сударыня, но это совершенно невозможно. Я могу сообщить это только самой королеве и наедине. Ну, хотя бы передайте ей это. Я подожду.

Предвидя затруднения, он завернул в бумагу письмо с гербами, найденное им в Роще Венеры.

Это была дорогая прекрасная бумага с золотыми кромками, украшенная золотыми лилиями. В письме искусной рукой были выписаны две-три ободряющие фразы. Автор письма просил адресата запастись терпением, ибо придет тот день, когда «абсолютному повиновению воздается высшая награда, что это и есть судьба обладающих высшим разумом».

Госпожа Кампан взяла письмо, торопливо поднялась по великолепной мраморной лестнице.

Отсутствовала она совсем недолго. Через несколько минут она появилась и коротко и сухо бросила:

— Проходите!

Идя за ней, Жиль прошел через прихожую, уставленную банкетками с сиденьями из красного бархата, с белыми печами, украшенными белыми и золотыми изразцами по австрийской моде.

Затем они вошли в великолепную столовую, стены которой были увешаны прекрасными картинами. Здесь госпожа Кампан остановилась, повернувшись к Турнемину, и сказала ему с тревогой в голосе:

— Я очень опасаюсь, как бы ваш визит не расстроил королеву. Прошу вас позаботиться об этом.

— Сударыня, как и вы, я верный слуга Ее Величества, и так же, как и вы, я желаю ей лишь счастья, — холодно ответил Жиль, начиная уже раздражаться. Эта женщина была настоящей цепной собакой и много бы отдала, чтобы выбросить его из окна, обвинив его в оскорблении королевского достоинства. — Так королева меня примет или нет?

— Она здесь, — ответила горничная, со вздохом направляясь к двойной закрытой двери. — Она играет в бильярд с графиней де Оссен, но я все-таки доложу о вас.

Мария-Антуанетта действительно находилась в этой милой приятной комнате, которая называлась Комната цветочницы, потому что ее окна выходили на цветочные клумбы. Здесь королева приказала установить бильярд. Она играла с одной из дам своего окружения, когда Жиль вошел в эту комнату, и, готовясь выполнить особо трудный удар, сжала рот, наморщила лоб.

— Вы хотели видеть меня? — холодно промолвила королева, не отрывая глаза от оконечности кия, инкрустированного слоновой костью и золотом. — Так вот я. Говорите! О чем вы хотели мне сказать?

Поклон молодого человека был самим совершенством.

— Я глубоко благодарен королеве за оказанную мне честь. Но я осмелюсь просить принять меня наедине.

Мария-Антуанетта бросила кий и холодно смерила взглядом офицера.

— Я видела всегда, что вы пользуетесь благосклонностью короля, господин де Турнемин. Как офицер королевской гвардии вы должны бы знать, что я стараюсь держаться в пределах моего Трианона. Государственные дела наводят на меня скуку и затемняют небо.

— Речь идет не о государственных делах, а о делах Вашего Величества. Поэтому-то я и осмелился предстать перед вами.

— Ах так! А что это за бумага, которую мне передали? Откуда она?

Присутствовавшая здесь женщина, одетая точно так же, как и королева, уловила ее взгляд и поспешно удалилась в глубину комнаты к большой вазе с букетом роз.

— Из Рощи Венеры, Ваше Величество, я нашел ее там вчера, после полуночи.

— А?

Воцарилась кратковременная тишина, во время которой Турнемин смог самым полным образом убедиться в умении королевы владеть собой.

Если фраза Жиля ее и затронула, то она это совсем не показала или показала очень мало: легкое удивление, неуловимое беспокойство во взгляде — и все. С милой улыбкой она обратилась к мадам д'Оссен:

— Оставьте меня, дорогая Женевьева. Я думаю, что нужно действительно принять исповедь этого молодого человека наедине. Я к вам выйду в самом скором времени.

Когда белое пятно бесшумно выскользнуло за дверь, королева повернулась к посетителю.

Улыбка совершенно исчезла с ее лица.

— Ну, теперь говорите! Мы одни, и никто не может нас подслушать. Что вам известно о Роще Венеры и каким образом вы там оказались? Вы же там нашли письмо?

— Именно я. А что до того, как я там оказался, так я просто прогуливался, сударыня! — сказал 9Н с наигранной уверенностью, хотя вовсе таковой не чувствовал. Никакая человеческая сила не смогла бы заставить его признаться в возложенном на него королем поручении, поскольку это наверняка бы внесло осложнения в королевское семейство. — В летнюю жару это прохладное тихое местечко. Там приятно помечтать.

— Правда? Я и не подозревала, что господа из личной гвардии короля до такой степени сентиментальны и поэтичны. Ну ладно, допустим. Но говорите же! Что вы хотели мне сказать?

Под шапкой пепельных, высоко зачесанных волос королевы собиралась разразиться гроза.

Высокомерно вздернулась ее «австрийская» губа. Поставив на карту все. Жиль преклонил колено, гордо сохраняя прямым торс.

— Да соблаговолит королева простить мою смелость, и пусть она рассматривает меня как самого покорного, преданного и верного из всех ее слуг. Я посвятил мою жизнь служению моему королю и моей королеве, и то, с чем я сюда пришел, не имеет других целей.

— Я в этом никогда не сомневалась! — нетерпеливо прервала его королева. — Ну же, далее!

— Я должен сказать Вашему Величеству следующее. Госпожа де Ла Мотт-Валуа — авантюристка, она позорит дарованное ей случаем рождения благородное имя. Это недостойное создание нельзя даже подпускать к королевским птичьим дворам, не говоря уже о жилище королевы. Вам следует ее изгнать, изгнать как можно быстрее, иначе я полагаю, что она способна причинить ужасное зло Вашему Величеству!

— Зло? Мне? Это бедное создание, которое так стойко переносит свою ужасную бедность. Ее бедность трагична, ведь она носит такую славную фамилию. И вы так несправедливо ее в чем-то упрекаете! Но что она вам сделала, эта несчастная, что вы ее так сурово осуждаете? Я, признаться, желаю ей только добра.