буквальном смысле слова «делом чести» Министерства культуры. Член коллегии и начальник Отдела театров Управления театров Геннадий Осипов[676], в русле вердикта Екатерины Фурцевой, сказал то, о чем мог только мечтать молодой начинающий драматург:

— [Увиденное] заставляет меня задуматься о подлинной красоте любви. Театр беспощаден в осуждении циничного отношения к самым святым вопросам нашей нравственности.

Однако, не желая «гладить против шерсти» Алексея Арбузова (фортуна и расположение женщины-министра — величины переменные), Геннадий Владимирович тут же сделал дальновидное замечание о том, что в спектакле все же имеют место «ненужные поводы для придирок»:

— Развитие отношений между Наташей и Евдокимовым не противостоит браку и семье, а противостоит ханжеству. Вы сталкиваете две морали, две философии механически. Развитие отношений героев, особенно во второй части пьесы, когда мы понимаем, что друг без друга они жить не могут и не смогут, [должно быть прописано четче]. Мы должны в последней сцене ощущать, что эта любовь не цепочка случайных встреч, а рождение новой семьи с новой нравственной основой. А то есть повод думать, что утверждается вольная любовь[677].

Положительная оценка со стороны Фурцевой имела своим следствием и то редкое обстоятельство, что талантливая пьеса и ее постановки оказались лишены рекламы в виде отрицательных рецензий. Спектакль Эфроса получил в общей сложности более 30 рецензий и с неизменным успехом принимался как в Москве, так и на гастролях в Ленинграде, Таллине, Харькове и других городах страны. На постановку «104 страниц про любовь» откликнулись все столичные газеты, а «Вечерняя Москва» предложила сделать этот спектакль темой для рецензии в «Клубе любителей литературы и искусства», организованном на страницах газеты по просьбе московских читателей. Зрительские рецензии носили характер взволнованного разговора. Наиболее типичными стали заголовки — «Испытание счастьем», «Чем измеряется любовь», «Это о нас»[678]. Единственные статистические данные, которые отсутствуют в нашем распоряжении, — это о количестве абортов после выхода нашумевшего спектакля…

Уже во время «триумфального шествия» пьесы Эдварда Радзинского, 15 января 1966 года, председатель Комитета по печати при Совмине — вернувшийся из-за границы Николай Михайлов (да-да, тот самый партийный функционер, который занимал пост министра культуры СССР до Екатерины Фурцевой) — направил в ЦК КПСС записку, против Минкульта и его репертуарной политики. Николай Александрович раскритиковал ряд пьес, и в том числе лично пропущенную Екатериной Алексеевной пьесу Эдварда Радзинского, заявив: «Узкий мир личных переживаний, невидимая стена, которая отделяет героя пьесы от окружающего большого мира борьбы за победу нового строя, — вот чем проникнута эта пьеса. Герои ее словно чем-то раздавлены, словно не находят сил для борьбы — да и, пожалуй, не видят цели борьбы. Но разве это герои нашего времени? Зачем их тогда нужно популяризировать»[679].

В отличие от Михайлова, Фурцева поняла, что «104 страницы про любовь» совсем-совсем не об этом. Она не понаслышке знала, что такое настоящее чувство. Однако все это не помешало ей также сделать вывод о необходимости, если так можно выразиться, превентивного вмешательства Министерства культуры СССР в театральные постановки. Первого ноября 1965 года Екатерина Алексеевна задала вопрос на партсобрании министерства:

— В чем должна заключаться помощь [творческим деятелям]? — И тут же сама дала на него ответ: — Прежде всего во внимательном, квалифицированном совете и критическом замечании в процессе подготовки произведения. Между работниками министерства и художниками должен быть тот контакт, когда автор ощущает потребность поделиться своими планами, посоветоваться по спорным или неясным для него вопросам[680].

Речь идет о том, чтобы мы влияли в процессе творчества, а не тогда, когда произведение уже увидело свет, — подчеркнула Екатерина Алексеевна.

Однако ни Эдварду Радзинскому, ни Анатолию Эфросу, ни Ленкому в целом не было дано индульгенции на последующие спектакли. Не позднее 8 мая 1968 года театру предложили до начала следующего сезона внести предложения по коренной переработке спектакля «Мольер» по пьесе Михаила Булгакова и «Снимается кино» по пьесе Эдварда Радзинского (обе постановки — Анатолия Эфроса)[681]. Что характерно, в первом случае (спектакль 1966 года) культурные органы не устроил тот факт, что пьеса и спектакль не раскрывали «в полном объеме образ великого французского комедиографа Жана Батиста Мольера. И в пьесе, и в спектакле внимание главным образом» сосредоточивалось «на интимной стороне жизни драматурга, в частности на довольно сомнительной версии о женитьбе Мольера на своей дочери»[682]. Екатерина Фурцева могла выслушать и поддержать автора-комсомольца, но не превратить единичный случай в систему.

Глава 12. Против формалистов, абстракционистов и модернистов

На XXII съезде КПСС (1961), ставя задачи советским художникам, Фурцева заявила о богатстве и многогранности жизни социалистического общества. Сама Екатерина Алексеевна традиционно предпочитала реалистическое искусство, заявляя о «соцреализме» скорее для проформы.

— Авангардные формы ее просто пугали[683], — свидетельствовала Нами Микоян.

В этом ее взгляды вполне совпадали с позицией Никиты Хрущева, только свое недовольство она умела выражать тактично. Кроме того, за нею стояло целое ведомство, призванное осуществлять идеологическое руководство культурой в целом и изобразительным искусством в частности.

Заместитель начальника Отдела изобразительных искусств и охраны памятников министерства Александр Георгиевич Халтурин 13 февраля 1962 года на заседании парткома Министерства культуры посетовал на отсутствие единого активного фронта против «всякого рода левых влияний буржуазной идеологии, западной идеологии»:

— У нас есть институты, есть Третьяковская галерея, Академия художеств, но они не являются по-настоящему действенными [орудиями] в борьбе против всякого рода левых проявлений. […] По существу, небольшой группе «левых» в МОСХе (Московское отделение Союза художников РСФСР. — С. В.) никто организованно не противостоит. Что могут сделать 19 сотрудников отдела, [в числе которых] машинистка, секретарь? Это могут сделать Институт истории теории и истории, где есть собственная партийная организация, Третьяковская галерея и [Научно-исследовательский] институт Министерства культуры СССР. В свое время отдел информировал т. Поликарпова [Д. А.], но в Отделе культуры [ЦК КПСС] иногда бывает осторожная позиция[684].

Президиум 3-го Всесоюзного съезда художников СССР в Колонном зале Дома союзов. В первом ряду слева направо: народный художник СССР Е. В. Вучетич, президент Академии художеств СССР, народный художник СССР Н. В. Томский, летчик-космонавт А. А. Леонов, народный художник СССР А. А. Пластов, народный художник СССР М. К. Аникушин, заведующий Отделом культуры ЦК КПСС В. Ф. Шауро, Е. А. Фурцева, член Политбюро ЦК КПСС, председатель Совета министров РСФСР Г. И. Воронов, секретарь ЦК КПСС П. Н. Демичев. 1968 г. [ЦГА Москвы]

В середине сороковых, став объектом сталинской резолюции, Дмитрий Алексеевич не был склонен без особой нужды трогать нашу интеллигенцию и попал под огонь менее опытных товарищей.

На заседании Президиума ЦК КПСС 29 ноября 1962 года с участием главного редактора «Известий» Алексея Аджубея, заведующего Отделом культуры ЦК Дмитрия Поликарпова, главного редактора «Правды» Павла Сатюкова Хрущев разбирал письмо группы художников в ЦК партии. Признанные мастера СССР нажаловались на засилье «формалистов»[685]. Особое