Интересно, порох донцы сначала сгрузили, а потом тунбасы зажгли, или с горящих сгружали?..

Позже то ли тщательнее трофеи подсчитали, то ли победители, а за ними историки, от себя добавили, но В. Сухоруков указывает, что турки, кроме потонувших и сгоревших, потеряли убитыми 2000, а на отнятых судах найдено 50 000 червонных и сукно на 4000 человек, а еще якобы отбили 70 медных пушек…

А в «Древней Российской Вивлиофике» трофеи перечислены скромные, к тем, что в царском письме, можно добавить лишь несколько мортир и сукно на 3 тысячи человек, но создается впечатление, что достигают эти трофеи размеров фантастических: «такова та победа на врагов была велика и прибыльна, что казаки той прибыли в том походе не могли раз дуванить, и по указу великого Государя отпущены были в Черкасской, и тое прибыль сукна и серебряные вещи и всякие припасы дуванили во многие дни, имеют себе из того великую утеху, такой удачи им давно не бывало». То есть, столько награбили, что несколько дней поделить не могли…

Это была давно ожидаемая Петром победа на море, но добыли ее донские казаки. 23 мая в черкасском Воскресенском соборе служили благодарственный молебен, а после того стреляли из пушек и ружей. Петр внешне был счастлив и щедр. «Воздав всевышнему благодарение за первую дарованную над врагами победу, признательный государь пожаловал все деньги, сукно и прочую мелкую добычу храбрым своим сподвижникам, а воинские снаряды и оружие повелел обратить в казну», — пишет Сухоруков.

Ох уж эти верноподданные! И Сухоруков — декабрист, а туда же.

Царь, как мы помним, прибыл к казакам практически через сутки после морского сражения. Гордон видел его среди казаков еще позже, на следующее утро, когда казаки дуван дуванили, добычу делили. Все взятое ими в море, на тунбасах и кораблях по обычаю считалось их законной войсковой добычей. И делили они ее, когда никакой опасности и близко не было. А царь их этой самой войсковой добычей и пожаловал. Понял, видно, что деньги и сукно уже не отобрать, а вот оружие трофейное в казну забрал. Благодетель…

Интересно, что думал он, присутствуя на острове при дележе добычи? Каковы показались ему эти лихие подданные?..

Обряд дележа добычи в Войске — главнейший. На нем все сообщество раскрывается. Читал, видимо, царь некогда Тацита (образование все же царское) и теперь воочию увидел людей, о которых Тацит говорил: «Они считают леностью и малодушием приобретать потом то, что можно добыть кровью». Правда, не о римлянах тогда шла речь…

Стояли огромным кругом воины в высоких шапках наподобие боярских, знамена выставили. Возможно, были то знамена жалованные, но одно, несомненно, развевалось на морском ветре свое, войсковое. И не со Спасом, не с образом Богородицы. Изображался на том знамени олень, пронзенный стрелой, и голову тот олень запрокинул не то от гордости, не то в последнем мучении.

Олень в Европе — символ благородства. На гербах встречается так же часто, как орел или лев. У славян древних олень у древа вообще жизнь как таковую означал. А здесь — олень, пронзенный древом (древком). Что-то вроде сердца, пронзенного стрелой, но еще трагичнее. Было над чем царю задуматься…

Шейн со штабами с 19 мая объявился уже в Черкасске, где за отсутствием Фрола Минаева встречал его наказной атаман Илья Зерщиков, а Лефорт с основной частью галер подошел как раз 23-го.

Того же 23-го казаки и калмыки, предводимые походным атаманом Лукьяном Савиным, выступили, вслед за белгородскими полками генерала Рихмана и рязанскими из дивизии Головина, сухим путем под Азов. Шли осторожно, а потому — долго. Лишь 28 мая заняли позиции перед Азовом. Казаки встали на крайнем левом фланге впритык к Дону и к морю, но теперь — ниже крепости. Перекрыли путь, по которому в прошлом году держали связь с Азовом татары и который не мог перекрыть Лефорт. Было донцов 5120 человек. Справа был у них Рихман, занявший прошлогодний лагерь Лефорта. С Рихманом — 7 тысяч войска, испытанного в прошлом году на Днепре. Предпринятая турками вылазка была проведена с ожесточением, но донцы неприятеля разбили и отогнали до самой крепости.

Лефорт и Шейн за это время торжественно прибыли в Новосергиевский городок (26 мая), а царь с 22 галерами отправился дальше по Каланче и Кутерьме, в темную безлунную ночь заночевал, став на якорь в двух верстах от устья, и 27 мая утром вышел в море с пушечной пальбой. Ночью разыгралась страшная буря. Галеры едва не перетопли, спасло, что прибивало их к берегу, да и мели кругом. Весь день 28 мая и в ночь на 29-е, как отмечено в журнале, «была погода великая», лишь 29-го буря стихла.

30 мая подошли еще 7 галер вице-адмирала Лима, и лишь 1 и 2 июня петровский флот двумя эшелонами вышел в море и блокировал Азов с запада.

Под прикрытием корабельной артиллерии Гордон 2 июня начал возводить форт на правом берегу Дона ниже Азова, а сам царь присматривал за постройкой такого же форта напротив, на левом берегу. Через десять дней обе «фортеции» были готовы, и выход из Азова к морю оказался под перекрестным огнем с обоих берегов.

В сводке, посланной в Москву 2 июня, говорилось: «Малый Гордон (сын „старого“ — А. В.) сего числа пришел под Азов, гетманским надеемся вскоре быть, про калмыков ведомости нет».

7 июня все войско стояло под стенами Азова.

Турки такой быстроты от русских не ожидали, за зиму лишь валы свои немного подправили, а то, что русские вокруг города нарыли, засыпать не успели. Гордон вообще свои старые траншеи занял.

Гарнизон азовский вряд ли был многочисленнее прежнего, хотели турки его пополнить и послали 4000 пехоты, но она подошла, когда русские уже взяли Азов в кольцо.

Зато татар за Кагальником больше стало. Разведали донцы, что еще в марте из Крыма на Тамань переправился Нураддин-султан и соединился с местным владельцем Кубеком-агою.

На оконечности левого фланга, как мы помним, стали донцы, правее их генерал Рихман с полками Белгородского разряда. На правом фланге 2 июня расположились полки дивизии Гордона, приведенные его сыном Яковом из Тамбова — всего 14 тысяч. А между Рихманом и Гордоном 7 июня занял позиции Шейн с ратными людьми Московского чина и выборными полками генерала Головина — 15 тысяч пехоты и 10 тысяч конницы. В тот же день Шейн приказал днем и ночью вести шанцы, в шанцах делать раскаты, а на раскатах ставить артиллерию.

10 июня утром Нураддин-султан и Кафинский Муртаза паша с тысячью татар ударили на русский обоз, «и у московской конницы бой с ними был довольный, на неприятельских хребтах ехали верст с десять до самой речки Кагалины, рубили довольно, на силу нурадын и паша ушли». Гнался за Нураддином во главе московской конницы сам Шейн.

Петр писал Ф. Ю. Ромодановскому об этой истории с Нураддином: «наша конница такой ему отпор дала, что принужден был бегством спасение себе приобресть, и до Кагальника гнали со всеми татарами». На Кагальнике, на переправе, Нураддина могли бы и взять, но его воспитатель («дятко») отдал ханскому родственнику своего коня, «а сам, против гонителей его став и бився, в руки нашим за спасение его отдался, того для, дабы тем временем, как он бился и как его брали, он ушел». Но бежавший Нураддин от некоего Дигилея Калмыченка все же получил рану «меж крылец» (между лопаток).