Бессильная злость: на непонятного и превосходящего противника, на себя саму. Что-то подобное я уже испытывала… очень давно. Или нет, не очень…

Во время допроса передатчицы.

Алла-тенг ждал. Он действительно выглядел хуже, чем в начале нашего разговора. Как будто еще больше воздуха ушло из-под серой кожи, скомканной в висячие складки… Неужели — он?

— Я хотела поговорить с тобой о Гаугразе, Алла-тенг. Который, как ты говоришь, не может жить без войны и смерти. Но ты, наверное, не знаешь, что такое настоящая война Глобального социума. Ты прав, для него Гауграз слишком мал. Одна бомба, одна вспышка — и все.

Старик приподнял брови:

— Зашло так далеко?

Молча кивнула. Скоро можно будет не сдерживаться.

— Но почему? Почему именно теперь?

— Потому что такова воля Могучего. — Я саркастически хохотнула. — Небесная молния: убедительно, правда? А если тебя не устраивает такое объяснение, то есть еще одно: из-за ваших девушек. И тех, кто за ними стоит. Деструктивщицы уничтожают наши города, убивают детей, да и взрослые у нас, как ты знаешь, боятся смерти! Этого страха хватит, чтобы одним махом уничтожить Гауграз, и вы это понимаете, иначе не засылали бы к нам передатчиц. Но передатчицы в отличие от деструктивщиц со своей ролью не справляются. Поэтому я предлагаю переговорить напрямую.

— Со мной?

Это прозвучало устало, как вздох. И я сию же секунду поняла, поверила: не с ним. Но он должен мне помочь. Если его интересует что-то, кроме собственной скорой смерти.

Не может не интересовать. Ведь он же не удивился, ни капли не удивился тому, что я сказала. Он все понял, не переспрашивая ни единого слова. Он чересчур много знает о нас… то есть о Глобальном социуме. Он должен знать и то, что интересует меня.

— А с кем? Мне говорили, влияние Обители ослабевает по направлению к северу. Значит, есть какая-то альтерна… другая сила, которая опирается не на оружие и не на веру в Могучего, а на что-то еще. Скажи мне, Алла-тенг. Это важно. Дембель, дестракты, передатчицы — ведь это одна цепочка, и если ее конец упирается не в Обитель, то куда?… Кто на Гаугразе хочет покончить с войной, обладая достаточной властью?

— Но недостаточными знаниями.

Я кивнула:

— Да. Потому ник чему хорошему это не приведет. Только к катастрофе. Наконец-то мы с тобой поняли друг друга, Алла-тенг.

Старик тяжело поднялся на ноги; слегка пошатнулся, но равновесия не потерял. Он явно собирался уйти, чем снова вверг меня в замешательство. Неужели мои слова прозвучали как сигнал к прощанию? Но ведь мы еще не…

— Подумай, Юста-тену, — сказал он сверху, и я тоже поспешила встать на ноги, вровень с ним. — Подумай, что ты выбираешь: правду или тень Врага? Гостеприимство Танна-тенга, если он еще жив, не затянулось бы надолго: мальчику сейчас более чем когда-либо необходимо оружие… Но ведь ты, кажется, хочешь остаться на Гау-Гразе?

Он двинулся к выходу, и я шагнула следом; к горлу подкатил кашель, и едва-едва получилось выговорить:

— Да.

Алла-тенг обернулся, придерживая дверную створку, а может, и держась за нее:

— Пятнадцать лет назад перед одной женщиной стоял примерно тот же выбор. Признание Вражьей тени или же правды, с одинаково неприятными последствиями. Но она отыскала третий путь.

Я несколько раз сглотнула, справляясь с кашлем:

— Какой?

Нури-тенг до сих пор старался на меня не смотреть. Хоть я и по самые брови завернулась в накидку, стараясь к тому же, чтобы тень от выпуклого жгута-обруча падала на глаза. Смешной.

Я уже вполне освоилась с ездой на спине животного лошади и даже находила в этом некоторое удовольствие. Седло мне подобрали почти такое же удобное, как индивидуальное кресло в капсуле, покачивало в нем немногим больше, чем на скользилке, и, несмотря на все ту же накидку, ограничивающую поле зрения, сверху, с лошадиной спины, открывался неплохой обзор.

Наш путь лежал стратегически на север, но пока, если я еще не напрочь позабыла географию Гаугразской экосистемы, скорее на восток, по склону пологой горы Ненны, 988 метров над уровнем моря. Уровень моря синел и серебрился внизу, по правую руку, и под ним хорошо просматривались очертания подводных скал, окруженные белыми ожерельями пенных бурунов.

Сверху носились туда-сюда белые птицы чайки и какие-то темные птицы похожей формы: может быть, бакланы, а возможно, тоже чайки, только под другим углом к солнечным лучам. Слева наклонной плоскостью тянулся бок горы, поросший жухлой травой и кое-где кустарником в ярко-красных ягодах. Как они называются и пригодны ли в пищу, я не вспомнила.

Нури-тенг над ел поверх обычного длинноподолого одеяния еще одно, светло-серое и тоже похожее на конусиль, только с капюшоном. От постоянной вибрации — юный служитель не особенно твердо держался в седле — капюшон то и дело сползал на шею, и Нури-тенг судорожно его поправлял, каждый раз коротко зыркая в мою сторону. И снова подчеркнуто отворачивался.

Он, Нури-тенг, направлялся на север нести в тамошние селения слово Могучего. Традиционный ритуал молодых служителей, концептуально соответствующий посвящению оружием для всех прочих юношей. Вернувшись, он станет полноправным членом Обители. А потом либо будет регулярно отправляться в миссионерские (не аутентичное, но довольно точное доглобальное определение) путешествия, либо прилепится ко дворцу какого-нибудь местного тенга в качестве семейного врача и наставника.

Все это я в принципе помнила и сама — когда-то меня серьезно гоняли по стратам и обычаям традиционного общества, — но Алла-тенг перед нашим отъездом освежил данную информацию в моей памяти. Чтоб я знала. Чтобы не отвлекала и не смущала мальчика в таком важном событии его жизни.

Я ехала с ним. Формально. На самом деле я просто бежала. Бежать на север: такой вариант и предложил мне мудрый, слишком (но все-таки недостаточно для меня) осведомленный Алла-тенг. Именно так поступила когда-то та женщина, о которой он говорил, у нее, оказывается, родился светловолосый ребенок… ужас, можно посочувствовать, учитывая масштаб местных суеверий. Она была женой бывшего хозяина дворца, где кормился старый служитель, — и, соответственно, матерью нынешнего, моего юного тюремщика Танна-тенга. Я пыталась расспросить о ней поподробнее — в версии старика имелась неувязка, подобный побег ну никак не совместим с менталитетом гаугразской женщины, — но внятного продолжения разговора не получилось. Мы с Нури-тенгом уже отправлялись в путь.

Солнце спустилось к вершинам гор за нашими спинами, тени от лошадиных ног на тропе стали длинными, похожими на стебли растения бамбука из приморской экосистемы, и еще длиннее были бесформенные тени самих лошадей вместе со всадниками. По морю — мы постепенно отдалялись от него, и теперь оно лишь фрагментарно просматривалось между кустарниками— отсвечивала малиново-лиловая рябь. Вечер. Неужели придется ночевать под открытым небом, как тогда, со смертовиками… очень не хотелось бы. На мне сейчас даже бурки не было. Кстати, на Нури-тенге тоже. А уже заметно похолодало, хотя, конечно, не настолько, как высоко в горах.