— Неужели вы готовы ему подыграть? — возмутилась Сильви.

— Конечно, нет! Будьте уверены, я проявлю крайнюю осторожность, так как опасность будет грозить со всех сторон. Потому я и оставляю Филиппа вам.

— А я по той же самой причине категорически против! — крикнул юноша. — Вы рассуждаете об опасностях, монсеньер, а мне отказываете в праве им подвергаться? Нет уж, куда вы — туда и я!

— На забывай, что теперь ты — глава семьи, последний носитель славного имени. Твой долг перед памятью предков — обеспечить его выживание. Кстати, я не беру с собой даже Гансевиля. — Он улыбнулся оруженосцу, тот смутился и покраснел. — Ведь и он — последний в своем роду. Он скоро женится!

— Неужели? Как я рада! — Сильви протянула руку верному другу семьи. — А ведь вы клялись, что так и умрете холостяком… — Верно, госпожа герцогиня, клялся, ведь я был уверен, что так и будет. Но потом в Бресте я имел честь быть представленным самой красивой девушке, какая когда-либо попадалась мне на глаза. Я понравился ее отцу, монсеньер герцог тоже не возражает против нашего брака. Мне предстоит женитьба на мадемуазель Эноре де Керморван! — Произнесено это было тоном, полным волнения. — Я счастлив, но одновременно испытываю стыд, ведь это значит изменить моему принцу!

— Ты обязан завести семью. А служить ты сможешь под командованием Абраама Дюкена — самого блестящего моряка из всех, кого я знаю, моего верного друга. К тому же, — заключил Бофор с неожиданной веселостью, — твоя любовь к морю никогда не пользовалась взаимностью. Радуйся, что больше не будет подвергаться испытанию твой желудок!

— Все это прекрасно, — заявил Филипп с внезапной яростью, — зато я не собираюсь жениться и буду следовать за монсеньером, захочет он этого или нет. Да и риск не так уж и велик. Недаром вы берете с собой племянника, шевалье де Вандома, которому всего-то четырнадцать лет и к которому вы сильно привязаны!

— Он не старший среди сыновей моего брата и должен быть посвящен в рыцари Мальтийского ордена. Если на то будет божья воля, он станет в один прекрасный день Великим приором Франции. Сейчас настало время приучать его к морю. Что же до тебя…

— Заберите и его! — взмолилась Сильви. — Не хочу обрекать его на несчастье. Я его знаю, он все равно за вами увяжется. Лучше с самого начала знать, что вы за ним приглядываете.

Филипп вскочил с места, подбежал к матери, обнял ее, прижал к себе и поцеловал с такой нежностью, что она невольно прослезилась.

— Быть по-вашему, — пробурчал Бофор, наблюдавший эту сцену. — Мне неведомо средство вам воспротивиться.

Филипп, полный радости, кинулся к своему наставнику, чтобы сообщить ему счастливую весть. У Сильви разрывалось сердце, она заступилась за сына вопреки своему желанию и теперь испытывала потребность побыть в одиночестве. Под невразумительным предлогом она выскользнула из-за стола. Трое мужчин остались курить трубки и пить ликер, наслаждаясь мужским товариществом, в котором женщинам нет места. Сильви, надев плащ с подбитым мехом капюшоном, вышла на парадную лестницу и спустилась в сад, где под холодной луной мерцал, как разлитая ртуть, круглый пруд.

Медленным шагом она миновала ряды вечнозеленого кустарника, готовившегося к цветению. Благодаря легкому ветерку, задувшему с юга после прибытия путешественников, ночь была теплой. В воздухе уже угадывался аромат весны, однако Сильви вопреки обыкновению не порадовалась этому. Как ни любила она время обновления всего живого, эта весна обещала стать сезоном тревог, и она уже кляла себя за то, что уступила юношескому порыву сына. Предстоящая война, которую они залихватски именовали «крестовым походом», вызывала у нее один страх, она разглядела во Франсуа желание доказывать свою доблесть ратными подвигами, а то и тягу к кровавому апофеозу, благодаря которому его имя будет навечно вписано золотыми буквами в перечень героев, достойных бессмертия. Как иначе истолковать его нежелание везти с собой бесценное сокровище — сына? Мысль о другом Филиппе, совсем юном шевалье де Вандоме, не могла ее утешить, в отличие от него ее Филипп был ей сыном, единственным ребенком, раз от нее отвернулась дочь Мари…

Она опустилась на каменную скамью под ивой с тонкими голыми веточками и надолго застыла, глядя на неподвижную гладь пруда… По прошествии продолжительного времени ее слух различил чьи-то шаги. Судя по их легкости, к ней приближался опытный охотник за пугливым зверем; эти шаги она распознала бы среди многих тысяч. Не оборачиваясь, она проговорила:

— Одновременно со мной из Парижа высланы госпожа де Шомбер и Пьер де Ла Порт. Вам понятно, что это означает?

— Мадемуазель рассказала мне только о вас, зная, что мне важны одна вы…

— Удивительно! Ведь событие наделало шуму. Знайте же, что король осведомлен ныне об… особых обстоятельствах, сопровождавших его появление на свет. Прежде чем принять в последний раз в жизни просфору, королева Анна рассказала сыну все. Ну, как, вы по-прежнему горите желанием отправиться в свой крестовый поход?

Ответом ей была сначала гробовая тишина, потом — горестный вздох, потом — слова:

— Более, чем прежде! Возможно, этим поступком я отобью у этого могущественного юнца желание меня убить.

— Не глупите! Он никогда не пойдет на поводу у подобных желаний. Да, он порывист, что свойственно юности, в нем бурлит кровь, однако он наделен богобоязненным сердцем и не станет совершать грех, который мучил бы его потом до глубокой старости. Другое дело — случайности, которые могут произойти в пылу боев, тем более в столь отдаленных краях… Все, о чем он мечтает, — это избавиться от вашего присутствия. При этом он знает, что вас ненавидит Кольбер.

— Не вижу логики. Разве стал бы доверять подобный, секрет простому слуге монарх, мнящий себя величайшим правителем обоих полушарий?

— Разумеется, не стал бы. Ему достаточно ненависти Кольбера. Она — надежный инструмент.

— Перед богом это было бы не меньшим преступлением. Хотя благодаря вашим речам я стал лучше разбираться кое в каких вещах. В последнее время мне казалось, что ему неприятен сам мой вид. Он и раньше не слишком-то меня жаловал, а теперь и подавно я должен внушать ему ужас.

— Не знаю, какие чувства он в действительности к вам испытывает, но мне крайне подозрительно потворство Кольбера вашей экспедиции. Не уплывайте, Франсуа, умоляю!

Бофор, потрясенный слезами Сильви, подошел к ней сзади и положил ладони на ее вздрагивающие плечи.

— Как давно ты не называла меня по имени, Сильви! Уж не для того ли, чтобы лишить меня отваги, ты произнесла его сейчас?

— Нет, просто мне отчаянно хочется уговорить тебя остаться.

— Из-за Филиппа? Даю слово изо всех сил оберегать его от опасностей.

— Да, из-за него, но в еще большей степени — из-за себя самого! Ах, Франсуа, мне так страшно, что там с тобой случится беда! Боюсь, что никогда больше с тобой не свижусь… Чутье подсказывает мне, что ты не только не станешь беречься, а даже будешь искать смерти.