Фонсом и его обитатели проводили дни, недели и месяцы в монотонной скуке. Сильви, возобновившая поездки верхом, уделяла много времени своим крестьянам. Те благодарили ее за внимание к их нуждам уважением и дружбой, хотя ей по-прежнему не удавалось проникнуть в тайну, окружавшую исчезновение Набо. В конце концов у Сильви опустились руки, люди упорно хранили тайну, и она не хотела принуждать их поступать вопреки совести.

В отличие от десятилетия, проведенного ею в Фонсоме после гибели мужа, теперь она не поддерживала отношений с владельцами окрестных замков. Соседи, в былые времена наперебой добивавшиеся ее дружбы, нынче не желали якшаться с особой, навлекшей на себя королевскую немилость. Но ни она, ни Персеваль не страдали от этого. Персеваль с удвоенной энергией взялся за ботанику, чтение, садоводство, проводил яростные шахматные баталии с аббатом Фортье или давним другом Мериссом, который иногда приезжал погостить на несколько дней. К тому же шевалье неустанно переписывался с парижскими друзьями:

Сильви не очень-то любила писать письма, так что эту задачу взвалил на себя он. Благодаря этому даже в изгнании Сильви была в курсе событий в королевстве. Наиболее прилежной корреспонденткой оказалась Мадемуазель, и ее стараниями Сильви оставалась в курсе придворной жизни.

В частности, от нее не укрылось, что Лавальер, продолжая рожать от короля детей, постепенно выходит из фавора, все больше оттесняемая в тень новой ослепительной звездой — Атенаис де Монтеспан, поймавшей короля в свои сети. Когда Лавальер, в очередной раз беременная, была удостоена герцогского титула, никто не усомнился, что это — дар, знаменующий окончательный разрыв, так как мучения этой скромнейшей из фавориток начались гораздо раньше. Совсем скоро в объятиях короля оказалась госпожа де Монтеспан. Эту новость в Фонсоме узнали уже не из писем, а от провинциальных сплетников, ведь добродетель, мнившая себя неприступной, пала совсем неподалеку, в Ла-Фер, куда Людовик XIV любил возить своих дам.

Лавальер, намеренно оставленная в Париже, не смогла этого вынести. Она села в карету и, пренебрегая своим состоянием и плохими дорогами, приказала везти себя к обожаемому возлюбленному, чем только приблизила разрыв, бывшая фрейлина Мадам окончательно заменила ее в сердце и в постели короля. Прошло еще несколько месяцев — и она поменяла королевский двор на монастырь Шайо. Что до госпожи де Монтеспан, то ее переписка с Сильви оборвалась.

Сильви задавалась вопросом, сохранит ли новая фаворитка былое дружеское расположение к ее дочери или предпочтет отвернуться от свидетелей и свидетельниц прежних, нелегких времен. Первым отвергнутым стал ее муж, женившийся в свое время по любви, а теперь не скрывавший от двора и от всего Парижа своего гнева. Он поколотил братьев Монтазье, обвинив их в том, что это они отдали его жену королю, украсил свою шляпу рогами и порывался вызвать Людовика на дуэль. Добился он таким поведением одного — места в Бастилии. Под пером Мадемуазель его выходки приобретали смехотворный вид, хотя принцесса не могла отказать ему в искренности чувства. К несчастью, о Мари она упоминала разве что косвенно, так, она сообщала, что после смерти своего сына, маленького герцога Валуа, Мадам ужасно горюет и избегает двора. Сильви делала вывод, что последнее относится и к Мари…

Но усерднее всего она искала в письмах Мадемуазель новостей о Франсуа, зная, что принцесса сохраняет с ним самые дружеские отношения. Та упоминала о нем только в связи с его неуклонно ухудшающимися отношениями с Кольбером, на которые никак не влияли его победы над врагом и неустанные труды на благо французского флота. К чести Кольбера, о нуждах флота не забывал и он. В Париже Бофора теперь не видели, следовательно, там не появлялся и Филипп, превратившийся в его верную тень. Так продолжалось до зимнего вечера, когда… Слуги уже закрывали внутренние ставни, Корантен обходил по своему обыкновению имение с собаками, а в кухне гасили на ночь огонь, как вдруг старая аллея наполнилась шумом приближающегося конного отряда, цоканьем копыт, позвякиваньем сбруи, скрипом колес… Мгновение — и весь замок встрепенулся. Люди бросились зажигать фонари, Корантен прервал свой обход, Сильви, вышивавшая ризу для аббата Фортье, и Персеваль, лакомившийся бульоном из цесарки у себя в библиотеке, кинулись к окнам. Их взорам предстали дорожная карета, трое всадников и полдюжины вооруженных людей.

— Уж не вернулась ли к нам Мадемуазель? — предположил Рагнель.

Но Сильви, подобрав юбки, уже бросилась со сдавленным криком в большой вестибюль, свет еще не успел озарить лица, шляпы еще не были сдернуты с голов, а сердце уже подсказало ей, что во дворе замка находятся Франсуа, Филипп и Пьер де Гансевиль… До ее ушей долетел мощный голос Бофора, потребовавшего носилок для господина аббата. Карета и впрямь доставила к замку аббата Резини, но до чего же изменившегося! Проведя последнюю кампанию на суше, в покое и удобстве нантского монастыря, причиной чему послужило пустяковое происшествие, он вдвое раздался вширь и стал еще больше мучиться от вечного своего недуга — подагры.

— Сердобольные монахини хотели оставить его у себя, — объяснил Бофор со смехом, — но господин аббат предпочел нас сопровождать, чтобы таким образом покаяться в грехах.

— Я должен был воротиться во что бы то ни стало, — подхватил больной, которого уже почтительно несли в носилках двое сильных слуг. — Необходим умеренный режим, иначе мне не похудеть.

— Я удивлюсь, если вы достигнете своей цели у нас! — вскричал Персеваль со смехом. — Ведь наш главный повар способен заткнуть за пояс всех своих коллег во Франции! Скоро вы сами в этом убедитесь.

И правда, кухня ожила уже при приближении всадников к имению, Лами приступил к священнодействию.

— Наконец-то добрая весть! — воскликнул Бофор. — Мы умираем с голоду.

Сильви не слышала его, потому что рыдала от счастья в объятиях сына, которого уже не чаяла увидеть. Если она и отстранялась от него, то только чтобы полюбоваться ведь сын превратился в молодца, каким гордилась бы любая мать. Заметив ее восторг, герцог со смехом проговорил:

— Вы доверили мне мальчика, а обратно получаете состоявшегося герцога де Фонсома!

— Вы мне его возвращаете? — прошептала Сильви, не веря своим ушам.

— Таково, по крайней мере, мое намерение, хотя…

— Я сам этого не желаю, матушка, — объяснил Филипп. — Я хочу повсюду следовать за господином адмиралом…

— Вернемся к этому разговору немного погодя, — оборвал его тот. — Здесь, в прихожей, чертовски холодно! Идемте греться.

Аббат Резини был осторожно водворен в свою прежнюю комнату и получил клятвенные заверения, что ему принесут подкрепиться и все прочее, чего он только пожелает. Остальные гости уселись за стол, который уже успели накрыть и на котором источали упоительный аромат разнообразные блюда. Хозяйка дома, прежде чем сесть, сочла необходимым трезво предостеречь:

— Вам следует поскорее узнать, монсеньер, об изменениях в моем статусе. Меня…

— Сослали? Знаю. Мадемуазель сообщила мне об атом в гневных выражениях, и я разделяю ее чувства. Коронованный молокосос плохо начинает, если первым делом набрасывается на самых верных подданных. Впрочем, отложим эту тему. Скажу лишь, что для меня это — дополнительное основание оставить вам Филиппа. Ведь он — глава семьи, он будем вам необходим.